Окраина, столица сквозняков,где вой волков моей любови вторит,где только снег в снегу тропинку торит,где в дверь звонок длинён, как звон оков,где звонок смех, как щелканье подков,а слезы горячи, легки и горьки,а горечь их, как санки с белой горки,скатилась и просохла на щеках…Столица слез и снов на сквозняках.
На этой московской окраине несколько месяцев в 1967 я снимала квартиру. Москва здесь кончалась, на другой стороне улицы (за которой теперь расположен Теплый Стан) не было ничего, кроме ветра, который налетал с такой силой, что валил телефонные будки.
«Волхонка
пахнет скошенной травой…»
Волхонка пахнет скошенной травой,словно Ван Гог прошелся по пригорку,а граф Румянцев, скинув треуголку,помахивает вверх по Моховой,помахивает вострою косой,покачивает острою косичкой,но пропорхни по тротуару спичкой —и полыхнет Волхонка полосой,потянется от скверов и садовчистейшая, душистейшая копоть,и лопаться начнут, в ладоши хлопатькамни обоих Каменных мостов.А мне, посредь пустынной мостовойсгибая и распахивая локоть,по Моховой, по мху сухому плакать,поплачь, поплачь, как тетерев-косач,скоси глаза, уставься в небеса,не уставай, коси, не остывай,сухою и горячею травойпропахла кособокая Волхонка,а город тих, как тихнет барахолка,когда по ней проходит постовой.
Волхонка пахнет скошенной травой, / словно Ван Гог прошелся по пригорку, / а граф Румянцев, скинув треуголку, / помахивает вверх по Моховой… На Волхонке находится Музей изобразительных искусств с пейзажами Ван Гога (замечу, что и с двумя разными «Стогами» Моне, но его я почему-то косцом не представляю), а на Моховой – бывший Румянцевский музей (во время написания стихотворения – Библиотека им. Ленина; впрочем, в это время и Моховая вместе с Охотным рядом называлась проспектом Маркса – никогда не признавала, ни разу в жизни не произнесла).
…камни обоих Каменных мостов. Большой Каменный мост (через Москву-реку) находится прямо рядом с вышеописанным местом действия. Малый (через рукав той же реки) – сразу за Большим.
«И горы глухи, и долины дики…»
И горы глухи, и долины дики,туманный смутен мост,и вбиты в небо белые гвоздикирассветных звезд.И на краю землив окне кружится занавеска,как весточка о лете, как повесткана сборы земляник.И алы пятнышки на белой кожуремоей щекипросохнут на полуденной жаре.И сумерки взойдут из-за горы,белесы и легки,как вплывшие в туман грузовики.
«Глухого дерева листва…»
Глухого дерева листвастволу не дозвонится,с крутого берега Москвасама себе приснится.А ты – который видишь сонв разрыве скал, в разливезвезд, крупных, как сухая сольв заиленном заливе.В заливе звезд, в разливе рек,в глухом разрыве сердцавсплывает сон, как из-под векглядеть – не наглядетьсявсплывает солнце. Исподвользаря
приснится веку.Соль на губах, на веках соль,и ветер клонит ветку.
«Любовь моя, в каком краю…»
Любовь моя, в каком краю– уже тебя не узнаю —какие травы собираешь?И по бревну через ручей,сложивши крылышки, на чейпризыв навстречу выбегаешь?Твоя забытая сестране на ветру, не у костра —в глухой тюрьме заводит песнюи, тоже крылышки сложив,щемящий оборвет мотив,когда уйдет этап на Пресню.
Написано в следственной камере Бутырской тюрьмы
…когда уйдет этап на Пресню. Имеется в виду Шелепихинская пересыльная тюрьма (в просторечии Пресня). Рифма навеяна слышанным в детстве по радио: «Вот спою такую песню, / Ходил молодец на Пресню. / Под вечерок / Путь недалек».
Воспоминание о пярвалке
На черном блюдечке заливаедва мерцает маячок,и сплю на берегу заливая, одинокий пешеход.Еще заря не озариламоих оледенелых щек,еще судьба не прозвонила…Ореховою шелухойеще похрустывает гравий,еще мне воля и покойпрощальных маршей не сыграли,и волны сонно льнут к песку,как я щекою к рюкзакуна смутном берегу залива.
Пярвалка – деревня на Куршской косе в Литве. Я приехала туда, высадившись с катера в Ниде нелегально (Куршская коса была объявлена заповедником, и без пропуска въезд не разрешался, а пропуска я не достала). Боясь, что меня изловят, я пустилась в путь на ночь глядя, стараясь уходить от шоссе, которое, по моим опасениям, могло завести меня к пограничникам, и в конце концов заночевала на берегу, как то и описано. Наутро со своего края «дуги залива» (одной из многочисленных бухт; здесь я использую оборот из более позднего стих. «В малиннике, в крапивнике, в огне…» я увидела на противоположном, наверное в полукилометре, Пярвалку, где меня ждала Наталья Трауберг (моя будущая крестная) со своей семьей.
«Какая безлунной, бессолнечной ночью тоска подступает…»
Какая безлунной, бессолнечной ночью тоска подступает,но храм Покрова за моею спиною крыла распускает,и к белому лбу прислоняется белое Лобное место,и кто-то в слезах улыбнулся – тебе ль, над тобой, неизвестно.Наполнивши временем имя, как ковшик водой на пожаре,пожалуй что ты угадаешь, о ком же деревья дрожали,о ком? – но смеясь, но тоскуя, однако отгадку припомня,начерпаешь полною горстью и мрака, и ливня, и полдня,и звездного неба… Какая тоска по решеткам шныряет,как будто на темные тесные скалы скорлупку швыряет,и кормщик погиб, и пловец, а певец – это ты или кто-то?Летят, облетят, разлетелись по ветру листки из блокнота.
Под стихотворением стоит датировка: осень 1968 – весна 1970, начато на воле, закончено в Институте Сербского
…но храм Покрова за моею спиною крыла распускает… Храм Покрова, «что на Рву», на Красной пл. в Москве, в обиходе (по одному из своих приделов) известный как храм Василия Блаженного.
…и к белому лбу прислоняется белое Лобное место… На тротуарчике около Лобного места мы проводили свою демонстрацию 25 августа 1968.