Городок

Приставкин Анатолий Игнатьевич

С таким именно настроением Шохов и появился на исполкоме. Секретарша Риточка, не признав его, да и времени сколько прошло, спросила, по какому он вопросу, и указала на кабинет:

— Потихонечку... Они уже заседают.

Федор Иванович, председатель исполкома, который вел комиссию, тоже спросил Шохова, от какой организации, и одобрительно кивнул:

— Хорошо. Наши помощники!

У Шохова мелькнула мысль: знал бы он, каков помощник явился!

Федор Иванович продолжал докладывать то, что в общих чертах Шохов знал. О подписанном в Совете Министров постановлении,

о начале грандиозной стройки, которую с нетерпением мы все ждали (мы? кто это мы?), о немедленном развороте работы на участке, который начнется у самой реки и пройдет вдоль Вальчика, где сейчас времянки, и дальше, в направлении Новожилова. Десяток заводов, выстроенных в технологическую цепочку, плюс ТЭЦ, монтажная площадка, склады, гаражи, ветка железной дороги от ныне существующей линии, ЛЭП и масса подъездных бетонных и гравийных дорог свыше двух тысяч километров.

Цифры — тысячи, десятки тысяч, миллионы,— привычные для шоховского слуха и необычно интересные в другое бы время, сейчас будто скользнули мимо, не затронув его никак, и не остались даже в его сознании, заполненном одной, но все поглощающей мыслью: «конец»...

Никто, ни эти деловые люди, ни жители Вор-городка, ни даже Тамара Ивановна, никто-никто не подозревал, как близок он, лично Шохов, к своему краху.

А милая, неутомимая, доверчивая Галина Андреевна, подождав его вчера и отругав за безалаберность, еще ходит по домам, еще собирает бессмысленные подписи под бессмысленным письмом и верит в какие-то возможности что-то решить и спасти.

Господи, как это далеко от него! Если бы она знала то, что знает сейчас Шохов. Но ведь он молчит — второй день, испугавшись за самого себя и за свою неожиданную двойственность в судьбе поселка.

Как из подземелья, доносились до Шохова слова, едва ли достигая сознания:

— Все осложняется недостатком рабочих... Люди знают, что их на улицу не выкинут, потому и строятся. Уж как мы держали в секрете о том, что планируется завод... Правда, мы и сами не все как следует знали. Боялись, что хапуги и ловкачи бросятся строить времянки, чтобы скорей получить квартиру... По некоторым слухам, такая тенденция есть.

Это последнее и для Шохова было новостью!

— Так куда их переселять? Может, отвести участки и всех перетащить?

— А как вы будете переносить времянку? У многих там подвалы, бани, теплицы.

— Хозяйство хозяйством, а место-то незаконное? Захотят, так построят на новом месте. А саму времянку оттащить с нашей техникой не проблема.

— Не проблема? Тут один посреди Нового города в гараже устроился, и то целый месяц решали, как с ним быть...

— Это все наша мягкотелость. Сто девяносто пятая статья: уголовная ответственность за незаконный захват земли!

— И что же, все полтыщи судить?

— А кто возьмет на себя заботу об этом перевезенном поселке?

— А кто вообще об индивидуальных поселках печется?

— Никто. А у исполкома своих забот хватает.

— Несколько бы человек осудить да в газете пропечатать. Тогда бы и другие поняли...

— Ездили по этому поводу в Москву.

Было решено на каждые семь пусковых квартир одну выделять для временных...

— Но это насколько же растянется? Тем более, что план ввода на этот год не выполнен?

— Сто пятьдесят тысяч метров, а сделали только семьдесят!

— Вот-вот.

— Вы лучше скажите, а все ли там «временные»? Даже поверхностная прикидка говорит, что многие имеют общежития, их называют: «мертвые души». А у иных и квартира, и времянка вместо дачи... А есть такие, что сдают на время, а себе новую строят.

— Выселять надо всех, о чем тут говорить. Часть уйдет в общежития, часть на подселение. Для наиболее ценных работников по подразделениям выделен многоэтажный дом.

— А если не захотят выезжать?

— Самым жестоким образом... Во времянках есть и не рабочие кадры. Пусть ими поинтересуется милиция.

— Это, товарищи, не простой момент, когда подъезжают с бульдозером, а там люди...

— Бульдозеристы, говорят, отказываются туда ехать. Не хотят. Мы уговаривали. И доплачивали, и разряд повышали.

— Хотят или не хотят, у нас нет выхода. Надо сделать так, чтобы хотели. Вы об этом размышляли, товарищ... Как вас, из треста?

Шохов вздрогнул, спрашивали его.

— Сижу и размышляю,— произнес он, привставая.

— Так что же?

Все смотрели на него и ждали ответа. А ему хотелось крикнуть: он-то и есть тот, кто заварил эту всю кашу и теперь будет ее расхлебывать. Раньше-то он решал так: шапку в охапку и на самолет. А теперь попробуй-ка реши, если сын подрос и жена устала... Да он и сам, если по правде говорить, уже не верит, что можно куда-то ехать и что-то искать. Везде одно и то же. Вот к чему он пришел. Хорошо там, где нас нет. А вот как здесь, не сходя с этой точки, не уступить свой дом, защитить его от бульдозера, он не знает. Не решил...

— Не решил пока,— произнес Шохов.

— Решайте скорей,— тоном, почти приказным, сказал Федор Иванович. — У вас в резерве не больше недели.

— Знаю,— сказал Шохов.

В эту ночь он не спал. Крутился, несколько раз вставал пить. Под утро, не как сон, а как реальность, привиделось ему чудо-юдо на гусеничном ходу, на котором было написано: комбинат. Он напоминал снегоочиститель. Загребущими лапами, с хрустом перемалывал доски шоховского дома, выплевывая через выхлопную трубу розовенькие рулончики туалетной бумаги.

«Вот и все,— подумал Шохов во сне.— Вот и все».

Пожалуй, самой популярной комнатой у женщин Гидропроекта был женский туалет. Здесь с чьей-то легкой руки на заре возникновения самой конторы повесили объявление о продаже импортных туфель тридцать пятого размера. Объявление было приклеено к стене около умывальника, и все его прочли. Тут же сообразили и повесили рядом еще одно объявление о потере варежки, потом книги, и — началось...

Теперь любая чертежница, забежав сюда перед началом работы, могла обозреть за несколько минут всю многосложную жизнь своего учреждения и выбрать из полусотни бумажек необходимую.