Городская девчонка
Шрифт:
– У тебя есть какие-нибудь версии? – спросила я Хукера.
– Великое множество.
– О том, как найти Билла?
– Нет. Такихидей нет ни одной. На уме все больше еда и секс.
– Идеи насчет секса можешь оставить при себе. А я бы не отказалась послушать, что там насчет еды.
Хукер вытащил из кармана брюк ключи от машины.
– Для начала думаю, нам стоит заняться кое-чем.
Я подняла бровь.
– Кое-чем – это едой, – уточнил Хукер.
Мы поехали в закусочную на Коллинз-авеню. Там мы занялись пивом и бутербродами, картофелем-фри и луковыми колечками, а
– Всеамериканская кормежка, – заметил Хукер.
– Ты здесь когда-нибудь обедал с Биллом? Как ты думаешь, здесь его кто-нибудь знает?
– Найди самую хорошенькую официантку, и, спорим, она знает Билла.
У меня с собой было фото. Снимок улыбающегося Билла, снятого около большой рыбины на огромном крюке.
Официантка принесла на наш столик чек, и я показала ей фото.
– Вы его знаете? – спросила я.
– Конечно. Его все знают. Это Дикий Билл.
– Мы собирались тут с ним встретиться, – сообщила я. – Может, пришли не вовремя и пропустили его?
– Нет. На днях я его не видела. И в клубах, где он зависает, тоже его не видела.
Покидали мы закусочную под прояснившимся небом. Дождь прекратился, и город парил, высыхая.
– Здорово ты врешь, – произнес Хукер, когда мы пристегивали ремни в «порше». – В сущности, ты ужас как убедительна.
Он повернул ключ в зажигании, и машина, заурчав, пробудилась к жизни. Когда растешь в гараже, то учишься с ходу оценивать механизмы, и я испытывала потрясение всякий раз, лишь стоило Хукеру завести мотор «порше». Кстати о ненависти к НАСКАР: была я на паре гонок. В прошлом году в Ричмонде. А за год до того в Мартинсвилле. Мне бы не хотелось никому признаваться, что случилось со мной, когда все эти парни завели моторы в начале заезда, но я почувствовала такое удовольствие, какое ни одному мужчине не удалось доставить мне в постели. Конечно, может, я просто спала не с теми мужчинами.
– Что сейчас? – захотел знать Хукер. – Хочешь сегодня вечером еще посветить этим фото?
День был длинным и трудным с полным набором ужасных моментов, начиная со взлета в Балтиморско-Вашингтонском международном аэропорту. Ничто не оправдало моих надежд. Кеды намокли, юбка измялась, и мне требовалась мятная зубная паста. Хотелось бы думать, что день не может быть хуже, но я-то знала, что хуже быть очень даже может.
– Конечно, – ответила я. – Давай продолжим.
Мы были на Коллинз, держа направление на юг. Здания в стиле ар деко по-вечернему светились, и повсюду сверкали неоновые огни. На улице было на удивление мало людей.
– А где же ночная жизнь? – спросила я. – Я думала, что увижу больше народа.
– До полночи ночная жизнь не начнется.
Полночь! В полночь я буду в отключке. Не могу вспомнить, когда в последний раз я была так поздно на ногах. Возможно, накануне Нового года три года назад. На свидании с Эдди Фалуччи. Тогда я была совсем зеленой. Я опустила зеркало, чтобы взглянуть на свою прическу и пронзительно взвизгнула, узрев себя.
Хукер резко дернулся вправо, запрыгнул на тротуар, и, проехав юзом, остановился.
– Ой, – произнесла я, врезавшись в ремень безопасности.
– Что, к чертям собачьим, это было? – спросил Хукер.
– Что именно?
– Этот визг!
– Это были мои волосы. Они напугали меня.
–
– Видела я, как ты водишь. Ты все время бьешь машины. Нечего все на меня сваливать. Почему ты не сказал мне, что у меня на голове кошмар?
Хукер осторожно отъехал от тротуара и зыркнул на меня взглядом.
– Я боялся, что это так и должновыглядеть.
– Мне требуется душ. И срочно нужно переодеться. А еще поспать.
– Где ты остановилась?
– В квартире Билла.
– Ты шутишь?
– Я подумала и решила, что там совершенно безопасно. Ее уже перевернули вверх дном. Какая вероятность, что плохиши вернутся? Маленькая, верно? Наверно, это самая безопасная квартира в Саут-Бич.
– У тебя есть, что надеть в клуб?
– Нет.
– Я могу, наверно, что-нибудь с собой захватить.
Хукер плавно подъехал и остановил «порше» перед домом Билла.
– Вернусь в одиннадцать, – пообещал он.
Последняя мысль, промелькнувшая в моей голове, была о Хукере, заимствующим где-то для меня платье. Наверно, у него их кучи под кроватью, катаются, как клубочки пыли. Эта картинка все еще стояла перед глазами, когда я проснулась. Но долго она там не задержалась.
Я открыла глаза и уставилась на жуткого страшилу. Он стоял у кровати и скалил на меня зубы. Возраст его определить было трудновато. Что-то между двадцатью и тридцатью пятью. В нем наверно было все шесть футов четыре дюйма. А мускулы так абсурдно перекачаны, что делали его похожим скорее на персонаж научной фантастики, чем на человеческое существо. У него была толстая шея и стрижка под ноль. Неровный белый шрам тянулся от линии волос, пересекал правую бровь, спускался по щеке, проходил через рот и заканчивался на середине подбородка. Что бы там не разрезало его лицо, оно лишило его глаза, потому что правый глаз был искусственным. Это был большой блестящий стеклянный шар, больше, чем его зрячий глаз, необъяснимо жуткий. Рот его заштопали таким образом, что верхняя губа была приподнята в вечном оскале.
Какую-то секунду, с замершим сердцем и оцепенев от ужаса, я таращилась на него, а потом принялась вопить.
Он сграбастал меня за рубашку, вытащил из кровати, словно тряпичную куклу, и принялся трясти.
– Прекрати, – процедил он. – Заткнись или я тебя стукну. – Потом присмотрелся ко мне, болтающейся в его вытянутых руках. – Может, я так и так тебя стукну. Просто забавы ради.
Я была так ошеломлена, что губы у меня застыли.
– Што хто што хати? – выдавила я.
Он еще раз встряхнул меня:
– Что?
– Что вы хотите?
– Я знаю, кто ты такая. Я знаю много всякого дерьма, и мне нужен твой брат. У него есть кое-что, что принадлежит моему боссу. И мой босс хочет это вернуть. Раз уж мы не можем найти твоего брата, мы возьмем тебя вместо него. Поглядим, не сможем ли мы из тебя что выжать. А если твой брат не пойдет на сделку, тоже ладно, тогда ты достанешься мне.
– Что такое есть у Билла, что принадлежит твоему боссу? О чем вообще речь?
– У Билла женщина. А речь о страхе, и что он может с тобой сделать. И том, что нужно быть умницей. Мой босс очень умный человек. И когда-нибудь станет по-настоящему могущественным. Более могущественным, чем сейчас.