Городской роман
Шрифт:
– Мужик, ты что, все мозги от радости растерял? – вопрошал блюститель порядка. – Ты ж разбиться мог!
– Я держался, – отвечал Толик.
– Чем ты мог держаться, если у тебя был такой букет, что из-за него света белого видно не было?
– Да мне свет и не нужен был – главное, окно не перепутать, – оправдывался новоявленный скалолаз.
– А если бы труба оторвалась, что тогда?
– Тогда пришлось бы штраф платить, это уж как пить дать, – добродушно улыбнулся Толик.
– Вот что, альпинист, чтобы больше такого не вытворял, понял? – насупил брови милиционер,
– Да больше и не будет, – уверил его Нестеров, – мы с женой решили, что на Володьке пора остановиться.
Неделя пролетела незаметно, в заботах, беготне и суете, а на восьмой день в квартире появился маленький капризный тиран, кричащий по ночам и требующий неустанной заботы. В этот момент Анатолий решил, что дети – это, конечно, цветы жизни, бесспорно, но намного приятнее, если они произрастают на чужом огороде.
Сознавать, что все придется начинать сначала, было неприятно, даже не просто неприятно, а противно. Прошло всего несколько дней, и Анатолий вдруг с ужасом понял, что он не хочет начинать все сначала. Представляя годы бессонных ночей, десятки грязных пеленок и полную оторванность от внешнего мира, Анатолий приходил в состояние тихой истерики, с жалостью думая о самом себе и о напрочь загубленной молодости. Зачем он надел себе на шею ярмо семейной жизни, он не представлял сам, но что это было определенно ошибкой, он додумался только на восьмой год совместного сосуществования.
Здравые эгоистические размышления привели его к тому, что нужно, не медля ни секунды, не раздумывая и не копаясь в высоких материях, пока еще не поздно, удирать от всего этого без оглядки. И пусть будет стыдно, пусть неудобно – плевать, главное, чтобы не потерять того, что еще сулила жизнь, молодая и красивая. Погрязнуть в детях и семейных дрязгах, в бесконечных проблемах и упреках поистине глупо с его стороны. Ну почему тогда, когда все можно было еще изменить, не нашлось никого, кто смог бы отговорить его от этой глупости?
Сидя однажды ночью на подоконнике малогабаритной квартирки, снимаемой семьей на последние гроши, Толик проклинал день и час, когда совершил свой самый главный в жизни промах.
Несмотря на собственные уговоры и отпущение всех будущих грехов, уйти, бросив Светку, любившую его и нуждавшуюся в нем, как никогда, с двумя детьми на руках, он так и не смог, но эта ночь разделила всю его дальнейшую жизнь на две части: ту, что осталось перетерпеть, и ту, что будет после. Сколько времени займет первая часть, он точно не знал, но в том, что она не будет длиться вечно, был уверен на сто процентов.
* * *
– Лондон – Париж! Ля-ля-ля, каких-то там крыш… – промурлыкала Ксюха, выходя из ванной и обматывая вокруг головы махровое розовое полотенце. – Кто сказал, что жизнь – не пряник? Чушь. Очень даже пряник, если кусать с умом.
Тонкие кисти рук заправили под мягкую ткань последний волнистый локон цвета воронова крыла. Подойдя к зеркалу, висевшему в коридоре, она осмотрела себя с головы до ног.
Загар кожи имел очень симпатичный цвет: сливочно-абрикосовый,
Темные глаза слегка прищурились, подчеркивая едва заметный узкий азиатский разрез, а тонкая линия губ растянулась в довольной улыбке. Хороша, нечего сказать, прямо картинка с выставки, а не девочка! Если бы мужчины знали, чего стоит женщинам подобная ухоженная внешность, то все их глупости с ежедневным бритьем показались бы им детской забавой.
Сложив губки крендельком, она приподняла подбородок и повернула голову несколько набок, любуясь формой своего безупречного лица-сердечка. Высокие, вразлет, брови, резко очерченная линия скул, длинная, изящная шея – все было в самый раз, все было, как надо.
– Да, что ни говори, а внешность – это тот же товар, – со знанием дела резюмировала Ксюха, снимая волглое полотенце с головы. Длинные черные пряди рассыпались по плечам, блестя и переливаясь, словно тонкие кольца змей.
По словам умудренной опытом особы, ей было всего восемнадцать с хвостиком, но по документам выходило все двадцать три. Вероятнее всего, хвостиком она называла как раз те пять лет, которые провела в Москве, покинув славный город Севастополь и переместившись из-под крылышка родителей на вольные харчи.
Несмотря на все усилия Оксаны, московские институты дверей перед ней открывать не спешили, и главной причиной было отсутствие ерундовой бумажки о законченном среднем образовании. Да, одиннадцатого класса она не оканчивала, ушла из школы в десятом, ну и что из этого? Между прочим, их школьная литераторша говорила, что у Горького всего два класса за плечами было, а не дурнее других оказался, в люди вышел и на паперти не побирался. Да мало ли таких, как она? Не всем же быть ботаниками. Естественно, что институтская корочка нужна, разве с этим кто спорит? А учебу можно было и в седьмом задвинуть, все равно она уже ни хрена не понимала, о чем на уроках толкуют. Хорошо еще, что папочка подсуетился, а то бы ее еще раньше выперли из школы со свистом.
Да… Странное дело, если учесть, что за деньги можно купить многое, а за большие деньги – почти все, то уму непостижимо, почему ее дорогие предки не смогли уломать бывшую директрису школы приписать всего один годик и заполнить этот чертов аттестат. Ведь звонила же она им, говорила, что это для нее крайне важно, так ведь нет, моральные принципы важнее благополучия собственной дочери.
А между прочим, она не только для себя старается, но и для них тоже. Кто, кроме нее, сможет им помочь? В Москву они ехать не против, а как, скажите на милость, она их перетащит? Или они думают, что она так и будет всю жизнь в ресторане подносы таскать и улыбаться богатым разжиревшим хмырям в ожидании щедрых чаевых?