Горшочек с медом
Шрифт:
Вечером он пришел. Ничего не успел сказать, а Юля уже поняла: ему отказали. Боже мой, какое счастье: ему отказали!
Женя мрачно подтвердил это:
— Наотрез. И запретили обращаться впредь. «Надо будет — вызовем». Я, видите ли, тут нужнее.
— Значит, в самом деле нужнее,— отозвался дед из своего угла: вчерашние события уложили его в постель.
Юле почудилась в голосе деда непривычная, несвойственная ему сухость. И она ринулась защищать Женю.
— Конечно, нужнее! Иначе...— Она потом долго со стыдом вспоминала
Дед бросил на Юлю единственный взгляд. Что в нем было — в мимолетном в сверкнувшем взгляде? Насмешка, удивление?
Кажется, и Женя перехватил этот дедов взгляд. И понял в нем больше, чем способна была понять Юля. Вздохнул:
— Пойду. Заскочил на минутку, чтоб не беспокоились... попусту.— Он помялся, глянул на деда в упор. Спросил: — Можно, мы немножко пройдемся с Юлей?
— Конечно, конечно! — Кажется, дед ответил с облегчением.— Пройдитесь. Вон погода какая!
Так же, как вчера, сияло солнце, сверкали в его лучах ручьи и лужи. И все было не так.
Они долго молча шли пустынным переулком. Так тягостно, так многозначительно было молчание, что Юля подумала с отчаянием: «Что же, разве я хотела, чтоб он ушел туда? Нюша хотела, чтоб Федя?.. Мама хотела, чтоб папа?.. Так почему что-то давит, давит?..»
Они вышли на набережную. Скованная льдом Москва-река просторно разлеглась в берегах, вся сверкала. И лицо Жени с погасшими, с непривычно темными глазами. Он глядел куда-то далеко, за реку. Наверное, ничего не видел.
«Дура! — воскликнула Юля мысленно захлебнувшись от жалости.— Беспросветная дурища! Ковыряюсь в своей душе. А о том, что и у него душа, забыла. И что душе этой куда тяжелей, чем моей, тоже забыла!»
— Ну, полно, Женя! — Она схватила его за отвороты куртки, с силой встряхнула.— Полно, полно!
Он накрыл ее руки своими — совсем ледяными в этот теплый, залитый солнцем день. И замер так надолго. И она ощутила, как теплеют постепенно его пальцы.
— Спасибо! — сказал он еле слышно.— Спасибо тебе.
Едва стаял снег, как москвичи дружно принялись копать. Любой клочок городской, забитой щебнем и стеклом земли — под грядки. Но с грядок еще когда-то что-нибудь получишь. А в подмосковных деревнях уже не только картошки — свеклы кормовой не выменять.
— Надо ехать подале,— постановила тетка Паланея.— Туды, где хлеб ростють. Будем, Юля, шить денно нощно, выполним норму за неделю до срока. За неделю обернемся.— Она успела уточнить у «добрых людей», куда именно надо ехать.— И не транты энти тащить,— так она называла одежду,— а соли собрать, керосину. Во, что надо!
Соль по карточкам выдавали, а расход невелик: не всякий день есть в доме варево. Соли собрать можно. И керосину тоже. Хоть и жесткий лимит на электричество, хоть и приходится сидеть с коптилками, но дни стали длиннее. Керосин можно сэкономить.
За день до их отъезда Женя
— Довоенная. Мамин запас дома обнаружил.
— Что тебе привезти? — спросила Юля.— Мука тебе ни к чему.
— А! — Он махнул рукой.— Мне все ни к чему.
И Юля тут же решила, что за соль выменяет ему что-нибудь вкусненькое.
От той станции, куда можно было ехать без пропуска, дальше предстояло добираться попутными машинами. Вышли на шоссе, «проголосовали». Шофер первой же машины лихо тормознул, распахнул дверцу:
— Пож-жалуиста! Как не подкинуть та-акую девушку!
Поехали. Шофер тут же выяснил: куда они и зачем? И оказалось, что в деревне, возле которой стоит их часть на переформировании, хлеба прорва. А мешочникам туда не попасть: далеко от шоссе. Его самого смутило слово «мешочники», он извинился:
— Это я не про вас!
Тетка Паланея было засомневалась: «Надо ли ехать в такую даль? Как потом с грузом дотащимся?»
— Ер-рунда! — отмахнулся шофер.— Враз организую вам попутку.
Как видно, по этому шоссе он ехал не впервые. Знал, где стоят контрольно пропускные пункты. Не доезжая их, высаживал, указывал тропинку:
— По ней опять на шоссе выйдете. Буду ждать, не сомневайтесь. Мотору поостыть в самый раз.
— Вот повезло, так повезло! — радовалась тетка Паланея.
Весенний день длинный. Солнце еще стояло высоко, когда прибыли в ту деревню, которую так расхваливал шофер. Он же определил их и на квартиру:
— Тут будете в чистоте и спокое.— Посулил вскоре наведаться и лукаво-многозначительно подмигнул Юле. Молодая хозяйка от этого ревниво нахмурилась. Ухарь подмигнул и ей, прибавил с вызовом: — Вот так вот, Мар-руся!
Маруся, узнав, что они привезли на обмен соль и керосин, сама побежала по соседям — известить. Крикнула уже на бегу:
— Одним днем обернетесь с таким товаром!
В самом деле, соседи прямо-таки набежали. Всем позарез нужны были в этой глубинной деревне и соль и керосин. У Юли и того и другого было мало. И потому мама в Москве пошла на крайность. До последнего не пускала она «в расход» свою блузку из нежнейшего, белейшего батиста. Вокруг воротника, на груди — пена еще более белых кружев. Мама в этой блузке становилась красавицей. И вот, бережно сложив, мама погладила ладонью кружева — попрощалась. Сунула блузку в мешок.
— Нет! — воскликнула Юля и выбросила блузку.
— Нет! — эхом отозвался дед из своего угла.— Нет, Лиза, нет!
— Да! — непреклонно сказала мама. И так, чтоб дед не видел, глазами показала на него Юле.
У деда на щеках появился голодный отек: старики и дети особенно страдали от голода.
Теперь Юля развернула блузку перед Марусей. И та посоветовала:
— Пойди к Дуське. Она у нас модница. Во-он в ту избу.
Дуська — грудастая девка, наверное, Юлина ровесница — вцепилась в блузку: