Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
В серванте была початая бутылка кислого вина, коробка зефира с ксилитом, книги, вазочка из-под печенья с оторванными листочками календаря за разные годы, здесь же лежали часы «Победа» на потертом ремешке. Викентий незаметно положил под вазочку сто долларов, забрал часы.
— Сашка в библиотеке, Тоня на дежурстве, — вздохнул Всеволод. — Жаль, я хотел бы, чтобы они увидели тебя… таким. Зайди к матери.
Викентий толкнул дверь в соседнюю комнату. Мать лежала на кровати. Рядом стояла тумбочка, уставленная лекарствами.
— Вик, —
В последнее время она стала плохо видеть.
— Привет, ма. У тебя розовые щечки и упитанный вид, — он наклонился и поцеловал ее в лоб.
Мать беззвучно засмеялась.
— Как ты живешь? Маша здорова ли? Ванечка давно не заходил. Он хорошо учится?
О разводе братья решили матери не говорить, как и о том, что внук в круглосуточном интернате.
— Все хорошо, все заняты, ма. Может, придем завтра. Единственное, на что согласилась Маша, — пару раз в месяц навещать свекровь. Они приходили с Ваней без Викентия — он не мог терпеть театра.
— Посиди со мной, Вик.
— Некогда, ма. Одна моя половина уже на службе, другая убегает за ней. Крепись!
Мать подняла слабую руку, махнула ладошкой — привыкла к его непутевости.
То, что называлось чемоданом, лежало на антресолях под коробкой с пылесосом. Черный сундучок с обитыми металлом уголками, решеточкой в крышке, напоминавшей динамик, — очень похож на допотопный патефон. За последние полгода он побелел от осыпавшегося с потолка мела. Викентий наспех вытер его половой тряпкой.
Всеволод выехал в тесный коридор, молча глядел на брата.
— Где ключи?
— Там же, где всегда, — на вешалке. Твоя доверенность в техпаспорте. Проверь, может, Сашка ее выложил в стол.
Доверенность и все остальные документы оказались на месте.
— Викентий, — остановил его брат, — ты не сердишься на меня?
Викентию было бы жаль брата, но жалость гнездилась в сфере эмоций; хрупкая, прозрачная сфера эта давно выкатилась из него и разбилась о дно реального мира, где он обитал.
— Я не сержусь, — заставил себя сказать Викентий, — мне не за что на тебя сердиться. Не сердись и ты на меня.
Он пожал Всеволоду руку и, чтобы его успокоить, пообещал вернуться. Всеволод один знал, что в чемоданчике: большой автоматический пистолет с глушителем, граната-«лимонка», фотоаппарат «Полароид», телескопическая дубинка, горсть патронов россыпью и фибровый футляр с какой-то мудреной аппаратурой, о которой Викентий не говорил, а сам Всеволод в ее назначении не разбирался — его больше интересовал разгром третьей коалиции в 1806 году.
Грязно-голубой «Москвич» не оставлял желать лучшего. Ранней весной Викентий с племянником перебрали его до винтика, заменили кое-что (тогда у Викентия по Божьей воле завелась шальная копейка), и теперь он рвался в гонку, как застоявшийся рысак, невзирая на знаки инвалидного отличия на стеклах.
Первым делом
Интернат, где жил и учился Ванечка, стоял в рощице слева от Керамического проезда, немного не доезжая до Дубнинской. В общем, все по пути, почти без потери времени — ну разве что минут пятнадцать, их Викентий собирался нагнать за Кольцевой. Он оставил машину у решетки, поглядел на окна серого трехэтажного дома с кирпичной пристройкой, подхватил пакет с гостинцами и пошел к парадному, стараясь не поднимать глаз на окна, облепленные одинаково остриженной, в одинаковых же дешевых костюмчиках детворой. Больничный запах чая и мамалыги приветствовал его в вестибюле.
— Ой, а Ванечки нету, — смутилась молодая воспитательница. — Ванечку мама забрала.
Почему-то на такой поворот он совсем не рассчитывал.
— Когда?
— Еще вчера вечером. Они собирались взять его куда-то в Ярославскую область.
Под словом «они» подразумевалась Маша и ее новый сожитель (такое вот милицейское «сожитель» Решетников предпочитал в отношении журналиста Жадова, подобранного Машей в его почти двухгодичное отсутствие).
— Он здоров?
— Да, да, здоров! Он у вас крепкий мальчик. Все уже переболели, а он ничего.
Викентий топтался, чувствуя, что надо бы для оправдания визита еще о чем-то спросить.
— Учится хорошо?
Воспитательница улыбнулась, развела руками:
— Так… Старается. Как все — не хуже и не лучше. Да вы зайдите на неделе.
— Зайду, — определенно ответил Викентий. — Вот это… конфеты здесь… разные… вы раздайте детям к завтраку, хорошо?
Она взяла пакет из его рук. От нее веяло чем-то теплым и добрым — сродни молоку. «Лимитчица, наверно, — подумал Викентий, — москвичка в ее возрасте сюда не пойдет». Две конфетки упало, Викентий живо подобрал их у тапочек с серой заячьей опушкой, сунул в карман крахмального халата.
— Ой, спасибо, ну что вы…
И пошел восвояси по двору, как на дуэльном сближении, чувствуя полтора десятка пристальных, выжидающих взглядов на спине, но не обернулся.
Теперь нужно было гнать и гнать по Дмитровскому шоссе, обгоняя стрелки на пожелтевшем циферблате часов с надписью на крышке: «Якову от Сашки с любовью к дню рождения. 1954 г. Омск». Сашей в молодости звали мать. Если бы Викентий поехал электричкой в пять тринадцать, то вот уж полчаса, как находился бы на месте. А что потом машина понадобится — он не сомневался, потом без машины только трата денег, из которых после одной ходки ничего не останется.