Горячая купель
Шрифт:
Те из крестьян, кто пришел встретиться со своими знакомыми, продолжали оживленно беседовать, а хозяева земельных участков устремились к своей земле.
Один крестьянин из Либедорфа вошел в густой клевер возле караульной избушки и, сняв с плеча отбитую косу, сильными взмахами начал косить. К нему подошли несколько других крестьян, говоря, что клевер принадлежит тому, кто его сеял. Но косарь отвечал: «На моей земле — мой клевер!» — и продолжал свою работу.
Один из присутствующих, видимо, хозяин клевера, ухватился за черенок. Косарь, вырвавшись,
Новые и старые хозяева участков встретились попарно и стали окончательно договариваться между собой о частностях. На вытоптанной полосе по ту сторону линии собралось несколько человек. Они что-то возмущенно говорили, спорили и временами указывали на стоящих в стороне офицеров.
Чарльз Верн, понимая, что речь идет о неблаговидных действиях его сослуживцев, смутился и пригласил лейтенанта поехать вместе с ним к другому пункту открытия линии. Его веселое настроение как рукой сняло.
— Вы не пострадаете за то, что слишком близко сходитесь с русским офицером? — спросил Володя.
Капитан махнул рукой и потащил Грохотало за рукав к машине.
— А ведь эти обиженные люди вправе считать меня соучастником их разорения, потому что я ношу такую же форму, как и их разорители, да еще офицерскую, — уже в машине со вздохом сказал Верн.
Заехав в Либедорф, они попали на дорогу, ведущую на участок Чалова, и по ней отправились туда. Через десять минут подъехали к линии. Майор Ра стоял в стороне от всех, за дорожной канавой, и угрюмо глядел на происходящее, похлопывая себя стеком. Увидев Верна, он что-то сказал ему, ни на кого не глядя, прошел к своей машине и уехал.
Чалов рассказал, что здесь при открытии линии тоже ликовали люди, бургомистр с советской зоны не постеснялся присутствия представителя английской оккупационной армии и откровенно высказал все, что думал о судьбе Германии.
А тут еще Чалов напомнил майору, что кататься вдоль линии на танках теперь не придется, так как за участки крестьян с советской зоны вступятся наши офицеры. Это явно пришлось не по душе господину Ра. За все время церемонии открытия линии он так и не сошел со своего места за придорожной канавой.
Чалов даже пожалел его:
— Терзался бедняга чуть не час. Теперь на неделю сляжет в постель от нервного потрясения. Расчувствовался, так сказать.
— Хорошо, если сляжет, — заметил Верн, усмехнувшись невесело, — хуже всего, если это потрясение будет продолжаться. Тогда и немцам достанется, и солдатам, да и офицеров не обойдет.
На дороге по обе стороны толпились немцы. Многие уже расходились по домам. Офицеры тоже не стали задерживаться, еще раз сверили пропуска и уехали.
20
Скрываясь
— Хоть бы ты, Таранчик, соврал что-нибудь, — ленивым голосом попросил Земельный.
— Ишь, чего придумал — врать, — отозвался из-за яблони Таранчик. — Что я вам, враль какой, что ли?
— Ну, так правду сбреши.
— Да зачем же брехать? Мне и правды не успеть пересказать, пока служу: скоро ж демобилизация. Домой-то вместе поедем, или как?
— Конечно, вместе. Только, если ты не сбреешь свои подлые усы, я с тобой не поеду. Тебя такого и Дуня не признает. Встретитесь — девушку ж надо приласкать, поцеловать, а ты к ней полезешь со своими усищами. Да хоть бы усы были как усы, а то срамота одна. Тьфу! Чертополох какой-то.
Готовясь к демобилизации, Таранчик начал отращивать усы. Но росли они у него плохо, серыми кустиками топырились и служили предметом постоянных шуток.
— Дуня тут ни к чему, — возразил Таранчик, — у нее своя жизнь... Теперь — своя семья...
— А что, правда, Таранчик, что Дуня твоя замуж вышла? — спросил Грохотало.
— Да брешет он, товарищ лейтенант! — беспощадно разоблачил Таранчика Митя Колесник. — Я ж вам говорил еще тогда, что точно знаю: брешет. Он и сейчас от нее чуть не каждый день письма получает. Я ее почерк хорошо знаю!
— Ну, а если так, то зачем смеяться над своим счастьем и над чувствами девушки, хотя бы и за глаза.
— Ох, и виноват я перед своей Дуней! — взмолился Таранчик. — Потешался над ней, а ведь — что за девушка! Она в Сибирь уехала... Ждет... Как демобилизуюсь, тоже к ней поеду туда...
— Что же тебя заставило наговорить про нее небылиц? — возмутился Грохотало.
— Как узнал я, за какое письмо заставил плясать Карпова, так готов был сквозь землю провалиться. Вот и надумал тогда сдуру показать, что Таранчик никогда не унывает, ему, дескать, все равно!
— Глупо ты надумал, — вздохнул Карпов. — Что мне от этого легче стало, что ли? — Они с Журавлевым свернули шланги, убрали их и прилегли к общему кружку.
— Знаю, что глупо. Мать в детстве всегда мне говорила, что игра не доводит до добра... Сколько раз я клялся себе, что буду, как все, серьезным, да нет, видно, шутом мама меня родила...
— Слышала б Дуня, что ты тут про нее плел, так и близко до себя не допустила б, — перебил его Земельный. — И усы б не помогли.
— Чего тебе усы мои дались? Да знаешь ты, на что способный человек, если приверженность к усам имеет? Вот послухай.