Горячая штучка

Вайн Люси

– Ну да, – говорю я, пытаясь представить, что станет с Микки – в любом случае он носит красные шорты. – Но некоторые женщины принимают пилюли (– нет, не говори этого, зачем ты говоришь это? – ), чтобы остановить месячные на время отпуска или во время свадьбы, когда подруга просит тебя надеть облегающее платье, даже если не найдется ни одного человека, который считал бы, что ты красиво в нем смотришься.

Она испытывает облегчение.

– Ох, это здорово. Просто я только что приняла пилюлю, и теперь у меня никогда не будет месячных.

Разумеется, именно в этот момент в гостиную входит Джен и замечает нас. Милли поворачивается и визжит:

– Мам, ты должна дать мне пилюлю.

О, черт возьми.

Джен, кажется, шокирована.

– БОГА

РАДИ, – кричит она. – Не зови меня «мам», ты – британка. Не знаю, что с тобой делать. Мы пробыли здесь всего год, а у тебя уже адский акцент. Скоро ты скажешь, что тебе больше не нравится стоять в очереди.

Несколько секунд они сверкают глазами друг на друга, а потом Милли бросает телефон и вразвалочку выходит из комнаты. Я полминуты разглядываю нарядную гостиную, прежде чем на меня надвигается лицо Джен. Она холодно оглядывает меня.

– Так она спрашивала тебя о месячных? Я убью эту маленькую сучку Конни.

Из кухни доносится неуверенный голос папы:

– Вы закончили болтать? – Он просовывает голову в комнату, после чего вносит в нее остальные части своего тела. Он держит в руке печенье с ванильным кремом и выглядит слегка побитым.

– Ты слышал? – сочувственно спрашиваю я его, и он печально кивает, снова садясь на диван. Я вручаю ему телефон, а он наклоняется к камере, так что Джен виден только его глаз.

– Привет, Дженни, отлично выглядишь, – говорит он.

– Я знаю, – самодовольно кивает Дженни. – Я болела целую неделю, поэтому похудела на четыре фунта. Я выгляжу замечательно.

– О, ну тогда прекрасно. Я рад, что тебе лучше, – неуверенно произносит папа.

– Я выгляжу стройнее, правда? – спрашивает она меня, и я с готовностью киваю.

– Да, Джен, ты на самом деле выглядишь очень хрупкой. Можно подумать, что тебе остался один шаг до смерти.

Она улыбается, она довольна.

Джен нравится быть худой. Это она любит больше всего остального – больше, чем свою семью. Для таких, как она, переехать в Лос-Анджелес – все равно что вернуться к себе домой. Наконец-то она может целыми днями говорить о деньгах. Там даже официанты желают говорить о деньгах. Я еще не была у нее в гостях, потому что равнодушна к деньгам, но она говорит, что ей нравится место, где они живут, и ей совсем не хочется возвращаться обратно. Надеюсь, что это неправда. Я на самом деле скучаю по ней.

– Как твой супруг, Джен? – говорю я, чтобы сменить тему. Папа смотрит на меня, он обеспокоен тем, что я могу сказать Джен что-нибудь досадное. Он знает, что я не в восторге от Эндрю, мужа Джен. Он немного скучен и холоден. Мама тоже его не любила, но мы все знаем, что с Джен нелегко, и поскольку он по-прежнему делает ее счастливой, то мы притворяемся. Не то чтобы мы постоянно сталкивались с ним, но даже на редких семейных торжествах, на которые мы собирались все вместе, он никогда не отключал телефон или же внимательно смотрел в окно, делая вид, что созерцает пейзаж и поэтому не обязан разговаривать с нами. По правде сказать, в последний раз я видела его на маминых похоронах. Это был тяжелый день. Но после нескольких часов пустых соболезнований и поклонов я впервые оценила, что Эндрю даже не попытался заговорить со мной.

Джен пожимает плечами.

– У него все прекрасно, – говорит она. – На самом деле он очень увлечен работой, поэтому мы, видимо, нескоро сможем вернуться в Англию. Я определенно не смогу отпраздновать с тобой твой день рождения, папа.

Он машет ей рукой и качает головой, словно говоря «не беспокойся», но я-то вижу, что он разочарован. Джен умолкает и смотрит на нас, переводя взгляд с папы на меня. Я жду ее слов о том, что ей жаль пропустить это событие и что она скучает.

Вместо этого она говорит:

– Я вижу, что вы по-прежнему одиноки и набрали вес.

Мы с папой опускаем глаза на наши животы, а потом начинаем хохотать. Джен жестока, но мне плевать на то, что по ее стандартам я – толстая.

Большую часть своей жизни

я покорно ненавидела себя и свое тело, как, по-моему, и положено делать женщине. Я – как бы это сказать поизящнее – чуть-чуть неотесанная. Не слишком, у меня все-таки человеческие формы, но я никогда не была худой. Долгие годы я постоянно рыдала, глядя на себя в зеркало, напевая про себя песни Мэрайи Кэри [25] и мечтая о волшебной липосакции. Или по меньшей мере о волшебных деньгах, чтобы оплатить реальную липосакцию. Расти рядом со стройной и красивой старшей сестрой было слегка обременительно, чем я всегда объясняла огромное недовольство собой. Но все изменила мама – ее смерть. Однажды, вскоре после ее смерти, я рылась на чердаке (о чем тебя никто не предупреждает после смерти одного из родителей, так это о том, что ты становишься владельцем скопившегося хлама из своего детства, оставшегося в родительском доме, потому что он тебе совсем не нужен, но в то же время ты не хочешь его выбрасывать. «Вещи с чердака» [26] ). Как бы то ни было, я нашла свой подростковый дневник, и он был ужасен. Целые страницы ненависти к себе. Понимая, что в последние пятнадцать лет я произношу те же самые слова, глядя на свое отражение в зеркале, я с трудом призналась себе, что больше не хочу этого делать. Я не хочу провести следующие пятнадцать лет, называя себя такими словами, каких никогда не употребляла в разговоре с подругами. Я не хотела в старости, оглядываясь назад, думать о том, что всю жизнь ненавидела себя. Мне показалось это очень печальным. Поэтому вместо того чтобы приступить к очередной диете, я прекратила взвешиваться и подписалась на группу позитивного отношения к своему телу в Instagram. Постепенно я осознала, что полные женщины – СЕКСАПИЛЬНЫ. И худые тоже. И что все мы хотим того, чего не имеем. Худышка хочет быть более фигуристой, толстушка хочет быть менее фигуристой – все мы запрограммированы на то, чтобы испытывать недовольство собой. Но можно перепрограммировать себя, я знаю, можно. Именно этим я и попыталась заняться, переключить свой мозг и перезапустить мышление, поэтому всякий раз, когда я случайно перевожу камеру своего телефона в режим селфи и мне хочется завопить при виде своего дурацкого лица, я сразу же прекращаю это издевательство.

25

Мэрайя Кэри (1970) – американская певица, актриса, автор песен.

26

Вероятно, намек на песню и одноименный альбом Патрика Лэнга «Attic Things» (2015).

Понятно, что я еще в процессе работы над собой, ведь я – человек, который любит поплакать, глядя на себя в зеркало и напевая песни Мэрайи, но чаще всего я добиваюсь успеха. К тому же, знаете, что я поняла? Мужчины, как и прежде, не против заняться со мной сексом. Даже если они чуть чаще, чем я предпочла бы, многозначительно говорят: «У тебя такое милое личико» и «Меня никогда не привлекали худые женщины». Так и хочется сказать: «Чувак, ты не должен критиковать других женщин для того, чтобы повысить мою самооценку!» (Ладно, может быть, это чуть-чуть помогает.)

Джен цыкает на нас, а мы смеемся.

– И вы до сих пор явно не позаботились о том, чтобы исправить положение, – добавляет она.

Я качаю головой и меняю тему разговора.

– С Милли все в порядке? Кажется, она не так упряма, как обычно.

Джен кивает.

– Да, сейчас она на стадии полупослушания. Это странно. Школьная учительница сказала мне, что в этом полугодии она даже никого не задирала.

– Очень странно.

Папа откашливается. О да, он вновь собирается произнести речь. Он поджидал момент. Я отодвигаюсь назад, чтобы понаблюдать за происходящим.