Горячее сердце. Повести

Ситников Владимир Арсентьевич

Филиппу вдруг захотелось рассказать о своем отце. Он запомнился худым согнутым человеком, который пил и умилялся тем, что ждет его скорая погибель. Он возил из города на реку Вятку снег в огромных прутяных плетюхах.

Мосластая старая кобыла Синюха с выпирающими, как гармонные мехи, ребрами по-собачьи ходила за отцом. Он всегда припасал для нее корки хлеба.

Когда отец занемог совсем, он сполз все-таки с топчана и прибрел попрощаться с Синюхой до того, как Филипп отведет лошадь хозяину. Филипп сам видел это. Отец погладил Синюху по холке, сунул в отвисшую

губу корку хлеба. И тут лошадь уткнулась ему мордой в грудь, и сливину глаза омыла слеза. Филиппа всегда трогала Синюхина преданность, и он рассказывал об этом.

Под колокольный звон соседней церквушки угас день. Они добрели до Антонидиного дома. Филипп, прощаясь, стиснул твердую руку девушки.

— Больно?

— Больно.

— А что не кричишь?

— Не хочу, — непонятно взглянув на него, ответила Антонида.

Он наклонился и ткнулся губами в полушалок.

— Ой, лихо мне! Ты даже ничего не говорил и сразу... — проворно, как тогда, вывернувшись из его рук, сказала Антонида. — Другие вон по году ходят до того, как целуются, а ты, — и вдруг, обхватив рукой Филиппову шею, обожгла его губы быстрым поцелуем, потом вырвалась и легко, бесшумно взбежала на крылечко.

Оттуда дразняще мерцали ее глаза.

— В субботу я на уголок приду, — сказал он. — Придешь?

Она кивнула головой.

Вдруг кто-то сзади похлопал его по плечу. Это был совсем незнакомый Филиппу человек с дремучими бровями.

— Вот что, голубь, — сказал он, — если еще раз увижу, что с моей девкой идешь, ходули перебью, не посмотрю, что ты в ремнях. Слышь?

Филипп выдержал его недобрый взгляд.

— Это посмотрим.

— А чо смотреть! — крикнул тот и поднес к носу Филиппа волосатый кулак.

— Видал?

— Видал и ломал, — свирепея, крикнул Филипп.

Разговор с отцом Антониды испортил настроение. Но потом огорчение рассеялось. Филипп дома, лежа в кровати, смотрел в низкий потолок и удивлялся тому, до чего забавной бывает жизнь. Почти совсем незнакомая девчонка вдруг непрошенно вошла в его думы, стала первым человеком, заслонила недосягаемую Ольгу Жогину. И совсем ведь простая девчонка, а из-за нее никак не спалось. «Надо волосы дыбом иметь, чтобы так-то скоро окрутиться» — подумал он.

Глава 4

Днем весело клевала снег сбегающая по сосулькам капель. Теплынь такая, что хоть сбрасывай папаху, но по утрам артачился март, спорил мороз с весной, а в северных затенях и днем вымещал свою злость.

Петр Капустин и Филипп в конюшню прибежали налегке. Щипал уши утренник.

— Ничего, обогреет, — успокоил Петр, садясь в санки. Филипп вскочил на передок.

— Далеко ехать-то?

— До Тепляхи!

Тепляха была центром волости, где до сих пор не выбрали мужики Советскую власть. Вятский горсовет пока правил и городскими делами и уездными. За хлебом же снаряжал отряды и в Ноли и за Уржум. Хлеба много надо. Петр доподлинно все знает: подписанные самим Лениным бумаги читал. А Ленин сказал, что единственно из-за голодухи может вся революция погибнуть. Вот дело какое аховое.

Филипп

вздохнул, разобрал вожжи.

Презирающий седоков породный жеребец Солодон бежал, разбрасывая мерзлые комья. Филипп, как заправский кучер, и покрикивал и свистел. Летучий бег санок радовал и баюкал. Солодянкин вспомнил встречу с Антониной и улыбался про себя. «В субботу-то навряд ли вернусь, затянет, наверное. А она ждать будет».

Сельское неторопливое солнце наконец проморгалось, и нестерпимое сияние синих мартовских снегов ударило в глаза. Петр довольно щурился. В консистории-то несладко сидеть. А тут свет и воздух.

— Как ты думаешь, Петр? Вот если бы тогда посмотреть по-магнетически на Чукалова-купца, можно было бы узнать, правду он говорит или так, дурь одну наводит? — закинул Филипп давно беспокоивший его вопрос.

— Что, что? — насторожился Капустин. — Это как еще магнетически?

— Да книга такая есть, «Коллекция господина Флауэра», про то, как научиться смотреть магнетически. Узнать можно, что у другого в голове делается.

Петр залился смехом.

— Не ты ли ахинею такую читаешь?

— Ну уж ахинею.

— Конечно, ахинею. Выдумки это все, для цирка. Читай хорошие книги.

— «Капитал», что ли?

— Да, «Капитал». Тогда поймешь что к чему. Сначала надо революционному взгляду научиться, тогда и магнетический не понадобится.

Филиппу стало не по себе: он так верил в эту книжку, а тут оказалось все враки.

Капустин, видимо, понял, что Филипп из-за этого огорчился, начал рассказывать, что есть такой гипноз. Вот тут можно что-то внушить, приказать, но не у каждого это получается. Он пробовал в реальном училище — не вышло. А научиться, конечно бы, неплохо было. Филипп схватился за это.

— Вот бы взять да и внушить всем кулакам, которые хлеб держат: должны вывезти. Дело ходко бы пошло.

— Да, — согласился Петр. — Давай повнушаем.

Филипп уловил шутку и сам захохотал.

Чтобы разогреть затекшие ноги, они, разговаривая на ходу, по очереди бежали за санками. Потом опять ехали. И что-то им показалось, ехали долго. Дорога вдруг испортилась. Быстрая сытая лошадь пристала и пошла шагом. Теперь они ехали по лесу и никак не могли узнать, где едут. По обе стороны стояли бородатые старые ели, голостволые сосны. Вдруг езженая дорога оборвалась. Лошадь озадаченно стала. Впереди была берложная непролазь, костром наваленные деревья.

— Ты что это? — вспылил Капустин. — Куда ты, Филипп, привез?

— А откуда я знаю?

Стали разбираться. Оказывается, была развилка, а они не заметили. Пришлось поворачивать обратно. Лошадь устала, и они устали, сидели молча. Сколько крюку дали?!

— Эх ты, магнетизм, — вдруг поддразнил Филиппа Капустин. — Сходи-ка, узнай у лошади, чего она думает?

Филипп снова засмеялся. Это бы интересно узнать...

— Эй, Солодон, куда ты нас завез?

Приехали к развилке. Ни Филипп, ни Капустин не знали, куда поворачивать. Выбравшись из саней, судачили, когда все-таки они свернули с большака. Здесь везде снег линован полозьями.