Горячее сердце
Шрифт:
Позвонил. Ответила служанка. Оказывается, жены дома нет. Ушла к отцу. Возможно, там и заночует.
Александр Львович нахмурился. Не любил он тестюшку, крепко сидит в нем советский душок, как бы не нагадил зятьку в новой жизни, не подрезал крылья на взлете. Но ушла так ушла, не на замке же держать. Спросил все же:
— Что ей вздумалось? Не собиралась вроде.
— Ваш дружок позвонил. Ну, гэты кат.
— На-таль-юш-ка, — с упреком протянул Александр Львович, понимая, что Прохор Савватеевич, разыскивая его, прежде позвонил на квартиру. — Брось свои словечки.
— Не мои они, так ваша жонка кажэ.
—
— Няхай — казак. В общем, ушла, сказала: няхай без меня пьянствуют, — Натальюшка игриво хихикнула. — Люблю пристойных. Завжды готова в компанию.
— Не дури, Наталья. Просилась в деревню? Вот и поезжай, навести отца с матерью.
— Тады на два дня, Александр Львович. Добра?
— Добра, добра. Разрешаю на два дня. Приготовь закуски хорошей — и сгинь.
28
Партизанское движение на территории, оккупированной германскими вооруженными силами, нарастало с поразительным напором. Поначалу такая форма сопротивления казалась немцам лишь назойливым нарушением установленного для восточных районов порядка со стороны отдельных банд, но мелкие хлопоты вскоре сменились серьезной озабоченностью. В приказах все чаще стали появляться сравнения партизанских отрядов с регулярными частями Красной Армии, на борьбу с ними приходилось оттягивать фронтовые и резервные соединения вермахта, в том числе танковые и авиационные. Вот тогда идея нацизма — уничтожать славян славянами — стала осуществляться широко и организационно оформленно.
В самой Германии, в порабощенных странах, на оккупированных землях Советского Союза под эгидой охранных отрядов (СС), службы безопасности (СД), государственной тайной полиции (гестапо), органов военной разведки и контрразведки (абвера) стали создаваться карательные формирования из враждебных советскому строю лиц, из людей, наивно поверивших в возможность построения каких-то новых национальных государств без коммунистов; опустившихся элементов, уголовников и разной шпаны без роду и племени. Мобилизации этих сил в какой-то степени содействовали нечеловечески тягостные условия содержания военнопленных. Сломленных духовно и физически отправляли в так называемые восстановительные лагеря, гнусными методами толкали на измену Родине. Коварно обманутые, некоторые из них успевали испачкать руки кровью соотечественников и отсекали путь возврата к своему народу.
7-й добровольческий казачий полк был сформирован ранней весной 1942 года в Шепетовке и включен в состав 201-й охранной дивизии. Доукомплектование полка проводилось в Витебске. Здесь и сошлись два изменника, прикипели друг к другу — бывший капитан Красной Армии Прохор Савватеевич Мидюшко, теперь начальник штаба 624-го казачьего карательного батальона, и бывший школьный учитель Александр Львович Брандт.
Тот и другой получили прекрасное образование. Мидюшко помимо русского владел английским языком, успешно осваивал немецкий. Брандт слыл знатоком классической литературы и древней истории. Это и сблизило их. Правда, в характерах особого сходства не просматривалось. Брандт был труслив и подхалимски предан нацистским хозяевам. Приголубленный, вознесенный на пост редактора газеты, он даже один на один с собой не смел осудить их за что-либо. Мидюшко в общении с немцами выдерживал чувство собственного достоинства,
Встреча этих двух людей и предстояла душным июльским вечером. Но до этого у Брандта произошла встреча с другим человеком.
29
Домой на Кленники, как в просторечии назывался засаженный кленами Пролетарский бульвар, Брандт спешил напрямую — немного берегом Западной Двины, потом уже аллеей, тенистой и тихой в знойный полудень. Простонародье бывало здесь редко, среди прохожих чаще встречались чиновники различных служб оккупационной администрации. Брандт ответил на приветствие одного, другого и — на тебе:
— Александр Львович? Простите, бога ради, если ошибся.
Приподняв шляпу и смущенно улыбаясь, перед ним стоял интеллигентного склада человек. Прилично седой, лет сорока — сорока пяти, костюм давнишней носки и несколько великоват, куплен, похоже, с чужого плеча по дешевке. Александр Львович мог сказать, что видит его впервые. А вообще, черт его знает.
— Что вам угодно? — ответно приподнял Брандт широкополую шляпу, не забывая при этом поглядывать по сторонам.
— Значит, не ошибся, — облегченно произнес прохожий. — Скудость жизни еще не иссушила память. А ведь мы с вами, господин Брандт, коллеги в своем роде, встречались даже. Помните республиканскую конференцию учителей-историков? И я имел честь представлять учительство Могилевщины. Разумеется, вы меня знать не знаете. Сельский учитель, фитюлька, а вы тогда в почете были. Ваш доклад газеты печатали. Блокнотик с конспектом умной речи до самой войны хранил, потом уж, ввиду новой власти, из предосторожности потерять пришлось. Теперь вы и вовсе, насколько известно, недосягаемых высот достигли.
Падкий до лести, Брандт испытывал двойственное чувство: приятность от восхваления и опаску, так как превозносили его дела, относящиеся к советскому времени. Освобождаясь от охватившего было страха, спросил:
— Какая-нибудь неустроенность? Помощь нужна? Зайдите завтра, если смогу, посодействую через управу.
— Премного благодарен. Воспользуюсь вашей любезностью. А сейчас, бога ради, уделите каплю времени.
— Не могу, очень спешу. — Хотел сказать, что ждет гостя, но инстинктивно зажал эту правду, другую выдал: — Печень пошаливает. Вынужден был раньше времени со службы уйти.
— Всего пять минут, Александр Львович. Очень важно, что я хочу сообщить. И для печени совет дам. Мы, деревенские больше на травку налегаем. Народная медицина, она, знаете ли… Отойдемте в сторонку, Александр Львович. Боюсь, право, скомпрометировать вас. Вид у меня не больно казистый. Ваши знакомые могут подумать, что господин редактор с каким-то проспавшимся алкоголиком якшается… Вон туда… В тенечке и глаза мозолить не будем.
Брандт вытянул из жилетного кармана часы, отщелкнул крышку, пожав плечами, пошагал к невысокому штакетнику, отделявшему сквер от дико заросшего пустыря.