Горячее сердце
Шрифт:
Но он умел владеть собой. Поболтал, учтиво раскланялся. С дороги все же, пора и на покой.
…Представляющий команду тайной полевой полиции при 624-м казачьем батальоне молодой силезец — пучеглазый, с бородавкой в ноздре, Альфред Марле, отвратительно улыбаясь, сказал:
— Я подозревал, что маслобойка работает не только на благо великой Германии. Выжидал, к тебе присматривался, господин Мидюшко. Очень хотелось знать: зачем шляется туда этот русский? Ты пришел ко мне — и нет теперь подозрений. Иначе висеть бы тебе на березе вместе с девкой.
Мидюшко негодовал. Пока добрался до своего жилья, раскалился добела. Малейшее унижение для него — нож острый, а этот фельдфебелишко паршивый… «Ты, тебе, шляется…» Скотина…
Но Прохор Савватеевич и себя по головке не гладил. Чистоплюй чертов! Все чужими руками хочешь. Почему
Оглянулся. Дубень — на расстоянии вытянутой руки, шагнул пошире — и рядом. Сказал с готовностью:
— Прикажите — вернусь. Могу и фельдфебеля заодно.
«Ого, даже мысли читаешь, Нил-Крокодил? Не такой уж ты дурак, оказывается». Мидюшко хмыкнул криво и не ответил нукеру.
Вспомнит об этом Мидюшко, когда дело дойдет до казни. Предпочтет все же белые перчатки.
36
Молодой чекист Саша Ковалев знал, что такое физическая измотанность. Институт он кончал в несытые послевоенные годы, разгрузка железнодорожных платформ и вагонов была для него одним из основных источников приобретения средств на дополнительный кусок хлеба — чтобы держали, не подкашивались ноги; на починку обуви — чтобы было во что сунуть эти ноги. Ночами, до перелома спины, выгребал уголь, скидывал доски, песок и щебенку, скатывал неподъемные, пропитанные лесосплавной водой бревна.
Знал усталость и от умственного напряжения. Хотелось ясных, весомых знаний. Проникнуть в их глубину мешали «хвосты», прижатые бревнами, застрявшие в песке и гравии. Вытягивая «хвосты», набивал мозоли в извилинах.
Но, оказывается, есть еще один вид утомления. Моральное, духовное? Формулировки ему Ковалев не находил. Все дни пребывания в Минске ощущал непривычную, обжигающую изнуренность. Признаки этого явления возникли, кажется, после чтения документов тайной полевой полиции. Нет, не хлопался, как красная девица, в обморок — отдавался работе по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, памятью и карандашом фиксировал результаты натужного труда, не терял способности разбирать, исследовать, оценивать изучаемые материалы, сводить их в своеобразные аналекты по смыслу, направлению, значимости. Но уставал и не знал названия этой усталости. Снять ее можно было только переменой труда, но его, иного труда, пока не было. А тот, что был, давил и давил.
«…Кардаш Иван Брониславович. 1919 года рождения. Белорус. Образование высшее медицинское…»
От чтения показаний только его одного никакая психика не выдержит.
«Я работал старшим государственным санитарным инспектором облздравотдела и в августе — сентябре 1944 года в составе областной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников, участвовал в обследовании захоронений советских граждан, уничтоженных гитлеровцами в районе Витебска.
На окраине города, на территории бывшего 5-го железнодорожного полка, обнаружены и обследованы около 400 мест захоронения. Они ничем не выделялись на местности — распаханы, засеяны травой. Работали мы около двух месяцев. Найденные могилы представляли собой ямы размером десять на пятнадцать метров и глубиной пять метров, семь на восемь метров и глубиной до четырех метров. Были и поменьше: три на два метра. Наиболее мелкие учету не поддавались.
Для определения глубины могилы сбоку ее отрывались шахты до нижнего слоя трупов. Если осматривалась большая могила, таких шахт отрывалось две и больше — с разных сторон.
Жертвы располагались в несколько слоев, в зависимости от глубины могилы. Подсчитав их количество в верхнем слое и количество таких слоев, мы определяли общее количество трупов в захоронении.
Члены комиссии, и я в том числе, осматривали трупы верхних слоев и выборочно — расположенные ниже. В подавляющем большинстве были захоронены мужчины 20—30 лет, одетые в советскую военную форму. У многих жертв кисти рук связаны за спиной веревками, проволокой и даже колючей проволокой. Были трупы и в гражданской одежде. Установить их точное количество не было возможности, во всяком случае — несколько тысяч. В основном это женщины в возрасте до 30 лет, подростки и малолетние дети.
На трупах обнаружены повреждения костей черепа, причиненные тупыми предметами, и пулевые раны, причем входные отверстия — в спину и в затылок. У трупов
Как правило, в первом-втором рядах трупы были высохшие, а глубже — покрыты плесенью, цвет мышц красно-зеленоватый. Давность захоронений от четырех месяцев до четырех лет.
Комиссия пришла к выводу, что на территории лагеря погребено не менее 80 тысяч человек…»
Ковалев достал папиросу. Покручивая ее в пальцах, он собирался встать, чтобы выйти на перекур, но следом за показаниями доктора Ивана Кардаша шли показания жителей Витебщины о бесчинствах карателей. Не записывая, пробежался по строчкам:
«Зимой сорок второго в деревне Сморгонь собрали все население и отправили в деревню Прудино Домниковского сельсовета. Четыре дня держали в холодном сарае, потом вывели к яме, где уже были трупы. Сверху я заметила детей двух и трех лет… Стали стрелять, я упала. Легко раненная, в сумерках выбралась из ямы и ушла к партизанам — в бригаду Марченко…»
«В марте 1943 года жителей деревни Щухвоста согнали в два сарая и сожгли…»
«В колхозе «Вторая пятилетка» стреляли в комсомолку Клавдию Загрещенко, семнадцати лет. Выкололи ей глаза, выломали руки… Убили ее братьев, пятнадцатилетнего Николая и четырнадцатилетнего Василия. Застрелили и двухлетнюю сестренку Марусю…»
«В колхозе «Красный двор» расстреляли 41 человека, среди них Москалевы: Марк — 81 год, Мария — 76 лет. Убита семья Грищенко: Татьяна — 35 лет, Галя — 10 лет, Миша — 8 лет, Гена — 7 лет, Леня — 6 лет, Володя — 4 года…»
«В деревне Марковичи Николаевского сельсовета начальник полиции Станкевич Адам Адамович лично расстрелял жену коммуниста Чжан-Ван фу Варвару. Всего в этом сельсовете расстреляно, сожжено и замучено 607 человек…»
Ковалев подошел к столу Новоселова, положил перед ним только что прочитанное.
— Оторвись ненадолго, познакомься вот с этим.
Юрий взял бумаги, скользнул взглядом по нескольким строчкам. Но и этого было достаточно, чтобы дочитать не отрываясь.
Александр вышагивал по комнате. Просунув руку в прутья оконной решетки, распахнул створки, сел на подоконник и прижег папиросу. Проспект застраивался, там и сям высились журавли подъемных кранов, урчали бетономешалки, сновали автомобили. Наискосок за высоким забором с колючей проволокой поверху и сторожевыми вышками по углам работали пленные немцы. Все верно, все логично… Но как же быть со слоями человеческих тел? Покосился на Новоселова. Тот сидел со сгорбленной спиной, устремив взгляд в одну, только ему видимую точку.
— Юра, ты слышал, конечно, такой термин: культурный слой земли? — обратился к нему Ковалев.
Задумавшийся Новоселов не сразу уловил суть вопроса, откликнулся через паузу:
— Слышал. У археологов, кажется.
— У них. Так именуют они пласты с остатками человеческой деятельности.
— Утиль наших предков?
— Не совсем. Развалины жилищ утилем не назовешь. Правда, мусор, кости, пепел — это так… Ну а кости вот этих? — показал жестом на лежащие перед Юрием бумаги. — Пепел сожженных в заколоченных хатах? Тоже «остатки человеческой деятельности»? Когда при раскопках наши потомки наткнутся на витебские захоронения, какое они употребят выражение? Культурный слой?
— Они скажут — садизм.
Мрачный Ковалев неожиданно чему-то криво усмехнулся.
— Что веселого услышал, начальник группы? — расширил глаза Новоселов.
— Подумалось вот… Писатели, как известно, — деятели культуры. Француз де Сад был писателем. Австриец Захер-Мазох — тоже писатель. А нарицательность их имен…
— Они же не были истязателями, они лишь писали о нечеловеческих пакостях… Кстати, где-то я вычитал, что Гитлер был мазохистом. Доставалось, наверное, бедняжке Еве.
Ковалев не посочувствовал Еве Браун, произнес задумчиво:
— Можно ли забыть все это, вытравить из памяти?
— Нет, Саша, такое у людей каленым железом не вытравишь. Еще древние говорили: когда забывают войну, начинается новая. А кому она нужна?
— Кое-кому нужна, Юра.
— О старой напоминать надо.
— Одними напоминаниями ничего не добьешься.
— Что предложишь?
— Работать надо, — со значением произнес Александр.