Горячий август
Шрифт:
— Пойдешь скирдовать.
Он направился к скирде. Маланья захватила полную горсть овса и рывком, с силой резанула ее серпом.
…Та-та-та, — долетает издалека упорный ровный стук жнейки. Он словно подгоняет лошадей, жнеца, вязальщиц. Жнейка идет быстро, оставляет за собой шуршащие охапки стеблей. Женщины, работающие там, спешат, стараются не отставать. Горячий, едкий пот, стекая со лба, застилает глаза… Только бы быстрее вязались снопы.
Только бы успеть в срок.
И вдруг стук обрывается, в ушах неприятно звенит непривычная тишина. Алена встревоженно выпрямляется,
"Что там такое? — не терпится узнать Алене. — Почему стоит жнейка?"
Через минуту Ольга, встревоженная, с потемневшим от пыли лицом, подбежала к бригадиру.
— Что там у тебя?
— Овес от перестоя поломался — нельзя жать.
— Поломался? Много его?
— Сотки три… Вон, весь тот холмик.
— Обойди. Я с бабами сожну. Или.
Ольга уже нс слышала последних слов Алены. Она бегом направилась к жнейке.
Жнейка снова начинает стрекотать. Но Алена не успокаивается. Тревожная весть, принесенная Ольгой, опять пробудила беспокойные, неотвязные, мысли: "Опоздали.
Завтра надо хоть всю ночь работать, но управиться".
Жать сейчас нужно, не. теряя зря ни минуты, а тут Малпиья, словно нарочно, отвлскает ее от работы, дергает Алену за юбку:
— Гляди, Алена, что там за шествие?..
Алена с неодобрением подумала: "Вот беда еще: жала бы лучше, чем попусту по сторонам сорок ловить… Гляди да гляди…"
— Нечего мне, тетка Маланъя, туда смотреть.
— Нет, рыбка, погляди, — не отставала Маланья.
Алена, выпрямившись, взглянула на дорогу. Свободная рука. которую она подняла было, чтобы стереть с лица пот, от неожиданности застыла. На дороге Алена увидела приближающихся к ним женщин.
"Неужели к нам?" Женщины шли напрямик через жниво нестройной толпой, пестрой и многоголосой. На серпах, которые они несли на плечах, время от времени ярко вспыхивало солнце.
— Жать идут, — высказал кто-то вслух догадку.
— Не иначе, жать… Серпы на плечах!
— К нам идут, бабоньки.
— Это ж Настпна бригада…
— Не-е-е, коржиковская бригада. Вон же и Агата.
— Помогать, должно быть, идут…
Тут неожиданно в разноголосицу восклицаний ворвался зычный голос Маланьи:
— Не надо нам их помощи!
На какое-то время все умолкли.
— Пускай поработают, скорее кончим, — запротестовала Лизавета.
Несколько голосов поддержали ее.
— А я говорю: не надо! — настаивала Маланья. — Мы и одни управимся!
Женщины, между тем, приближались.
Скоро стало видно, что в толпе было больше всего женщин из Настипой бригады, — шли они вместе со своим бригадиром. Несколько жней прислала и бригада Коржика — у него оставалось уже немного работы.
— День добрый, бабоньки! — зазвучали наперебой голоса «гостей».
— Добрый день.
— Что, будем на пороге
Лизавета ответила в тон:
— Если с добрыми вестями, — за стол!
— Ишь, сколько они сделали, пока мы собирались, — одобрительно сказала Василина, смуглая, с ласковыми черными глазами женщина, в синей кофточке, одна из тех, что накануне предлагали бригаде свою помощь. — Видать, ни свет ни заря пришли сюда… Вот как стараются!
И от этих дружеских, от сердца идущих слов легче стало на душе у Алениных жней.
Слоено ласковый ветерок повеял.
Сердечное слово смягчило и обиду Алены: чувство настороженности, которое беспокоило ее. со дня спора из-за жнейки, постепенно начинало исчезать. Значит, и в третьей — Настпной бригаде не считали ее виноватой, — думала она, слушая дружеское препирательство женщин.
Настя подошла к Алене, спокойная и уверенная, как всегда.
— Покажи, глс жать, — сказала она.
Алена молча повела се на правый край загона.
Загон, на котором жала Алена со своими жнеями, поделили на две части по количеству людей в бригадах, чтоб на каждую жнею приходился одинаковый по величине участок. Женщины из бригады Насти и Коржика шли вместе с правой стороны полосы. К полудню бригада Алены первой дошла до конца загона — до молодого говорливого осинника на краю леса.
Не отдыхая, женщины вернулись к своим помощницам и снова принялись жать.
Бригады перемещались. Как-то само собой, незаметно в общей работе рассеялись последние остатки недавнего недоверия и настороженности. Даже ревнивое сердце тетки Маланьи постепенно смягчилось, и она перестала ворчать, видя, что Настины жнеи работают старательно, не тратят времени в пустых разговорах.
Правда, иногда ее все же охватывало сомненье. Тогда она переставала жать и шла на участок, на котором работала Настина бригада. Как строгий инспектор, она ходила по жниву, зорко присматриваясь, хорошо ли связаны снопы, не валяются ли где колоски.
— Тетка Маланья, — укоряла Маланью Лизавета. — Как вам не совестно!
— Что — совестно! — не сдавалась та. — Да нешто можно оставлять поле без присмотра? А может, они, ягодка, абы как работают?
Жали молча. Желтые блестящие стебли горсть за горстью споро ложились на перевясла, сильными загорелыми руками затягивались в тугие, упругие снопы. Вязали снопы осторожно. Ломкая солома, если сильно закрутить жгут, рвалась.
Не было слышно ни шуток, ни песен.
Усталость наливала руки и ноги тяжестью, сковывала одеревеневшую спину. Только когда совместно кончили жать Настину полосу, передохнули немного, разогнули спины, прилегли в пестрой тени под ветвями молодого осинника, слушая ленивый шепот серебристых листочков.
На опушке пахло перезревшей земляникой, сухой душистой травой, молодой осиной. Высоко в августовском небе сверкало прозрачное, похожее на клочья пены, облако.
— Аист, — глядя на небо, очарованно проговорила Лизавета.