Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
Перемены однако есть. В 1984 году в стране стружки было произведено в два с половиной раза больше. Со стружкой стали обращаться бережно, стружку экономят. Более того, стружка включена в план.
Боюсь, что это уже навсегда.
Наши проблемы успели затвердеть, сделаться родными и близкими. Уже и не поймешь: то ли мы с ними на «ты», то ли они с нами.
Где взять такую волшебную шкатулку, чтобы спрятать туда все проблемы?
Юрий Иванович прочитал мои заметки в
— Не пойдет. Вы же все опрокидываете. А это что? Выступаете против государственных учреждений. И каких!
— Юрий Иванович! — в отчаянии воскликнул я. — Как можно! Я — «за»! Но только на новом уровне.
— Что же вы предлагаете? Где ваша позитивная программа? В частности, относительно министерств. Вам что — название не нравится?
— Дело не в названиях. Но чтобы это были ассоциации свободных промышленных предприятий. Пришла пора кончать с заклинаниями. Вместо заклинаний необходим естественный стимул. Чтобы каждый руководитель знал: если я даю, то и получаю. Надо раскрепостить заводы от централизации.
— Кто это сказал? — Юрий Иванович огляделся вокруг и даже голову приподнял ради широты обзора. — Разве есть такая директива?
— Есть! — не выдержал я. — Это веление времени.
— Вы слишком много на себя берете, — с достоинством продолжал он. — Я не могу допустить, чтобы вы чернили Госплан. У нас нет второго Госплана — и быть не может. А тем более восемь!
Зазвонил телефон. Юрий Иванович снял трубку и тут же вытянулся по стойке смирно перед аппаратом. Послышались взволнованные междометия, невольные всхлипы, по правой щеке Юрия Ивановича протекла слеза радости.
Я понял, что стал невольным свидетелем исторической минуты, а может быть, и звездного часа Юрия Ивановича.
— Пришла директива, — шептал в трансе Юрий Иванович, опустив трубку. Великая директива. Историческая. Какая мудрость. Глубина. Энергия.
— Да что решили-то, Юрий Иванович?
— Тихо! Тут надо говорить шепотом. Глубоко и мудро. Это мыслительно. Режим экономии — вот что нам сейчас необходимо на данном историческом этапе. По моей отрасли спущена разнарядка на 22 миллиона. Но где я возьму столько миллионов? Директиву спустили. А инструкцию по ее исполнению нет. Ну хорошо, мы сократим количество электрических лампочек, это даст нам три тысячи. А дальше?
— Юрий Иванович, вы забыли про машины.
— Какие машины? — он удивился.
— Те самые, бесплатные. То есть бесплатные для вас. А для государства очень даже не бесплатные.
Юрий Иванович вскипел благородным негодованием:
— Зависть не может быть советником разума. У вас ожесточение идет впереди анализа. Это исключено. Никто на это не пойдет. Как же мы ездить будем?
Но я уже не мог остановиться:
— Мы с вами живем в одном дворе. Каждое утро в одно и то же время подъезжают четыре черные «Волги» и четыре начальника едут цугом по городу в один и тот же дом, где они служат. Разве не хватит на четверых одной машины? Зато какая экономия, это же десятки миллионов.
Но Юрий Иванович мыслил совсем не так, как мы, смертные.
— А кто кого везет?
Я тут же осознал свою ошибку. Более того, мне стало жаль Юрия Ивановича. Он человек до тех пор, покуда при нем есть машина, пайковая книжица и прочие атрибуты державности. Отнимите от него эти неодушевленные предметы, и от Юрия Ивановича останется один пшик, ускользающее воспоминание. Но кто же тогда станет управлять бумажным делом в клеточку?
Делать нечего. Пришлось призвать на помощь компромиссный вариант, который до того держал в уме.
Прекрасно. Тогда вместо персональной машины Юрий Иванович получит талоны на такси: 300 километров в месяц. Юрий Иванович по телефону заказывает на утро машину. К подъезду приходит та же черная «Волга», которая теперь передана в таксомоторный парк. Наш дорогой и любимый Юрий Иванович садится и катится.
Какая метаморфоза. Юрий Иванович уже не дает машину жене, чтобы та ехала на базар или к косметичке, не везет дочку в школу. Юрий Иванович считает талончики. Это государственных километров ему было не жалко. А талончики-то свои.
А еще я предлагаю начать кампанию под таким прогрессивным лозунгом:
— Закрыть закрытые буфеты! Юрий Иванович, вы слышите меня?
Напрасно я вглядывался в коридорные дали. Юрия Ивановича и след простыл. Только эхо гудело по коридору: «Я этим не занимаюсь».
А я тем временем разохотился. Миллионы так и сыпались из-под пера. Да что там миллионы — миллиарды.
Обувь лежит на складе в аккуратных белых коробочках, а ее никто не покупает. Тюки синтетических тканей тоскуют на полках — не берут.
Вот оно: принцип главной экономии прост. Чтобы определить его, вовсе не нужно быть экономистом или философом. Он гласит:
— Главная экономия будет тогда, когда мы перестанем производить то, что никому не нужно.
Часовая промышленность (еще совсем недавно славная) произвела ненужных часов на два миллиарда рублей. Можно найти причины, дать объяснения, войти в положение — а два миллиарда так и лежат мертвым грузом.
До каких же пор мы будем обманывать самих себя? Товар не находит сбыта — как это зовется? Затоваривание, излишки, неликвиды — какие-то жалкие слова-недоумки, слова-кастраты. Кто их только выдумал?
Вот что я хотел сказать: добренькое у нас государство. Оно всегда примет на себя чужие грехи. И это прекрасно знают те дяди, которые в силу малых своих способностей гонят товар на полку.
К сорокалетию Победы было принято решение подарить каждому ветерану часы. А ветеранов у нас более шести миллионов. Часовая промышленность вздохнула с облегчением. Но лучше от этого не стала.
Я не хозяйственник, не работник Госплана, занимающийся бумажным делом в линейку или клеточку. Я публицист, знающий цену слова. И потому я скажу: это не та доброта, которая идет на пользу дела. Если мы и дальше будем такими добренькими, то мы прогорим.