Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки

Злобин Анатолий Павлович

Аркадий Сычев и Сергей Мартынов сидят за столом. Зеленое ведро с капустой и четверть с вином исчезли. На столе чистая скатерть, блокнот Аркадия Сычева, ребристая груша микрофона. Ничего отвлекающего.

Капитан Мартынов. Если я скажу, что замысел родился 48 часов назад, то вы можете мне не поверить, и, вероятно, будете правы. Поэтому я скажу, что начал писать эту картину шесть лет назад, работал с увлечением, а потом бросил, я не знал, как завершить ее. Словом, зашел в тупик, вот и завесил ее простыней, чтобы она глаза не мозолила.

Рядовой Сычев. Что же? Не с кем было посоветоваться?

Капитан Мартынов.

Я же говорю: писал без заказа, без договора, следовательно, и без гонорара. Кто же будет давать указание на бесплатную работу?

Рядовой Сычев. Это очень интересная мысль, Сергей Андреевич. Но не забывай: мы в эфире.

Капитан Мартынов. Разве эфир не бесплатный?

Рядовой Сычев (пропускает вопрос мимо ушей). Товарищ капитан, значит, перелом все-таки был. Расскажите, как это произошло?

Капитан Мартынов. Оказалось, что я не знал адреса. К кому обращена моя картина? А когда мы встретились позавчера, я вдруг почувствовал — заказ есть!

Рядовой Сычев. Чей же это заказ, если не секрет?

Капитан Мартынов. Это был заказ моего сердца.

Рядовой Сычев (оживленно). Это сказано прекрасно. И эфирно. Итак, вы поняли, что должны писать картину для своих товарищей-ветеранов?

Капитан Мартынов. Только для них. Я благодарю товарищей, что они пришли в мой старый сарай, чтобы посмотреть мою работу.

Рядовой Сычев. Спасибо, Сергей Андреевич. Давайте послушаем отзывы ваших боевых товарищей. Как они воспринимают искусство, посвященное их ратному подвигу. Вы скажете, товарищ полковник.

Подносит микрофон к лицу Шургина. Тот подтягивается, выходит вперед.

Полковник Шургин. Я наблюдаю: картина становится лучше. К сожалению, у нас в запасе мало времени, и мы не успеем помочь нашему товарищу довести свою работу до совершенства. Но об одном я как командир бригады не могу не сказать. Бой за станцию Дно был жестоким, мы потеряли 57 человек убитыми и около двухсот ранеными. В картине это не отражено.

Капитан Мартынов (быстро подходит к микрофону). Как не отражено, товарищ полковник? Разве вы не видите насыпь и железнодорожный путь?

Полковник Шургин. Вижу, но не взял с собой очки для улицы. А что там, на полотне? Я вижу, вроде это шпалы.

Ефрейтор Клевцов. Никак нет, товарищ полковник. Это издалека они шпалы. А на деле это гробы и в них лежат наши ребята, все молодые, белые. Вон Костя Загребной лежит, рядом с ним Петя Соколовский. До чего же они молодые…

Голоса ветеранов.

— В самом деле. Сколько их!

— Это страшно. Удар ниже пояса.

— Это правда.

— Как смело. Кто бы мог подумать, что их так много.

— А двадцать миллионов — это не много?

1-й ветеран (кивает на шпалы-гробы). Как ты думаешь, кто победил — они или мы?

2-й ветеран. Победили они. А победа нам досталась.

Полковник Шургин. Так, так, понимаю. Эта насыпь олицетворяет путь к нашей победе. Я правильно понял, капитан?

Капитан Мартынов. Так точно, товарищ полковник. Я хотел бы нарисовать их всех поименно. И чтобы у каждого было его лицо. Двадцать миллионов лиц. Но я не успею. Для этого надо сто моих жизней.

Майор Харабадзе. Простите меня, я врач, мало что понимаю в политике, но мне кажется… Мы остались живыми, да, но мы мертвых не предали. Мы были с ними наравне, просто нам чуть-чуть повезло. Я уже докладывал о

результатах осмотра личного состава: открытых ран нет. Но ведь я осмотрел вас всех, и я могу сказать: каждый из вас есть открытая рана.

Полковник Шургин. Ты так думаешь?

Майор Харабадзе. Я думаю только так. Взгляните на эту прекрасную картину. Разве все это не написано на наших лицах? Это и есть истинная цена победы.

Ветераны смотрят на картину: все лица на ней трагичны. Какая странная картина: она все время меняется. Или она специально так написана?

Рядовой Сычев. Спасибо вам, товарищ майор. У вас имеются еще вопросы?

Майор Харабадзе. У меня конкретный вопрос. Я хотел спросить художника: как вы намерены распорядиться своей картиной, Сергей Андреевич?

Капитан Мартынов. Я об этом не думал. Разговоры о сносе мастерской идут много лет, я полагал, что так оно и останется. Стена тут крепкая, она еще сто лет простоит.

Майор Харабадзе. Я живу в Тбилиси. Член художественного совета. Подарите эту картину нашему городу, Сергей Андреевич. По рукам?

Рядовой Сычев. Каким же способом вы отделите картину от стены? (Догадывается.) Или вместе со стеной?

Майор Харабадзе. Это дело техники.

Младший лейтенант Рожков. Разрешите мне. У меня имеется конкретное предложение. Я в рощице сижу, пишу похоронные письма. Я согласен: писарь в атаку не ходит. Но почему я сижу без оружия? Ведь идет бой. И я всегда имел при себе автомат, держал его через плечо. Прошу учесть мое пожелание, товарищ капитан, тем более, что картина мне нравится, я не считаю ее мрачной.

Капитан Мартынов. Хорошо, младший лейтенант. Учту.

Полковник Шургин. Пока стена не снесена и не переехала в город Тбилиси, предлагаю всем ветеранам сфотографироваться на фоне картины.

Предложение комбрига встречается одобрительным гулом. В мастерскую тут же вкатывается юркий обтекаемый шар, обвешанный камерами, словно он только и ждал команды за дверью. Мы встали на фоне картины. Нас тут же щелкнули.

Рядовой Сычев (продолжает вести репортаж). Вы видите ветеранов нашей бригады на фоне собственных портретов и можете сами судить о том, насколько точно и правдиво изобразил нас художник. Ветераны продолжают оставаться в строю. Ветераны идут в атаку по зову трубы — в этом глубокий идейный смысл того, что изобразил художник. Картина поражает. Она проникает в вас не сразу, я честно признаюсь в этом, но в одном я твердо не согласен с майором Харабадзе, мы в республику эту картину не отдадим, мы возьмем ее в столицу и выставим в столичном музее. Мы тоже сумеем сохранить и доставить. Переговоры с Юрой я беру на себя. Кроме того: картина уже самым подробным образом заснята на пленку. Мы готовы не только в дар, но и оформить по договору как заказ сердца, прекрасные слова, ведь «Бой за станцию Дно» написан сердцем, это чувствуется, тут и многослойность мысли, и глубина чувства, и динамика пейзажа. А какой скупой колорит. В этой картине произошло слияние пространства и времени, именно таким образом мы, сегодняшние, оказались там, в далеком сорок четвертом. В этом величие и красота нашего социалистического искусства. Возможно, там имеются отдельные недостатки, пусть о них скажут, искусствоведы, а мы, ветераны, признаем работу своего фронтового товарища, и мы говорим ему… Я что-то хотел сказать. Сейчас…