Горящие сердца
Шрифт:
И Ачахмат начал свою речь.
Сидящие в зале слушали старика, затаив дыхание. Какой прекрасной памятью обладает этот патриарх, каким красноречием!
Ачахмат рассказывал о прошлом. Как живые, вставали перед слушателями тяжкие и горестные картины. Казалось, они сами попали в те далекие уже времена, когда людей продавали, как скот. «Дети мои, — говорил Ачахмат, — мои младшие сестры и братья! Седобородый старик, я пришел сюда не для того, чтобы поделиться с вами чем-то неслыханным и удивительным, и не для того, поверьте мне, чтобы поучать и наставлять вас. У каждого из вас гораздо больше знаний, чем у меня, неученого человека. Но я многое видел и многое пережил на своем веку, и мне хочется рассказать вам об этом... Сегодня я завидую вам, дети мои, завидую вашей радостной и светлой жизни. Не думайте, однако, что она всегда была такой светлой, наша жизнь. Конечно, вы читали о прошлом в книгах, слышали рассказы ваших учителей. Но одно дело услышать, а другое — самому увидеть и испытать. Увиденное дороже услышанного,
В этом селении я прожил почти всю мою жизнь. Мне было семь лет, когда мой отец, посадив меня в корзину и навьючив ее на нашего единственного осла, пришел сюда. Свою мать я не помню, она умерла, когда мне не было и трех лет.
Отец рассказывал мне, что прежде, чем поселиться здесь, он испытал все ужасы рабства — дважды его продавали и перепродавали, как скотину, разным хозяевам... Люди тогда уже давно разделялись на баев и слуг. В этом горном селении жили такие же бедняки, как мой отец, всего дворов десять. Так же, как и мой отец, бедняки эти бежали в горы, чтобы отвоевать у камней для себя клочок земли, на котором можно было бы кое-как прокормиться... Ни у кого не было никакой животины, люди завидовали тому, что у нас есть хотя бы осел. Когда нет собаки, и лису возьмешь двор сторожить, есть такая поговорка. Для бедняка и осел — великая помощь в хозяйстве... А кругом скудость, такая бедность — представить себе этого вы не можете: нужно что-то есть — есть нечего; нужно где-то жить — жилья нет; нужно чем-то прикрыть наготу — нет одежды... Душа да тело — вот и все твое богатство. Вокруг селения, на горах, — сосновый лес. В горах — множество диких коз. Но что толку, если на все селение нет ни одного ружья. Те, кто пришли сюда раньше, жили в кошах. Соседи помогли нам — скоро и у нас появился кош...
Помню, люди тогда ходили с низко опущенными головами. Ни смеха, ни громких разговоров. По вечерам собирались в кружок — речи велись все об одном и том же: «Как жить дальше? Где найти клочок земли, пригодный для пахоты? А если и найдешь, чем его засеять? Как перезимовать без хлеба? Нет скота — не будет и мяса». У бедняка забот больше, чем волос на голове... Наконец решили сообща заняться охотой на диких коз. Мясо и шкура козы — это ведь и пища, и одежда... Но как же охотиться без оружия? Надумали устраивать в горах облавы и сбрасывать коз со скал. Иного выхода не было. Вы представляете себе, что это такое — гнаться в горах за дикой козой? Кажется, птицу поймать на лету и то легче... На эту охоту отправлялись все мужчины. Каждый привязывал к поясу сыромятный ремень, брал с собой кремень и огниво — в те времена с их помощью только и разжигали огонь. Нас, ребятишек, оставляли, конечно, дома. Мы, бывало, смотрели охотникам вслед, пока они подымаются по крутой тропе. Вскоре они исчезали из виду, а нам оставалось ждать их да бояться, как бы не случилось чего страшного с кем-нибудь из ушедших. Ждали охотников терпеливо, иногда по нескольку дней. Однажды они не возвращались пять суток. Женщины и подростки притихли от страха и волнения. Мы же, малые несмышленыши, играли да бегали наперегонки.
На шестую ночь меня разбудили голоса в нашем коше. Сначала я испугался, потом услышал голос отца, успокоился и заснул. Но скоро снова проснулся от чьих-то стонов и понял, что стонет отец.
— Отец, почему ты стонешь? — решился я спросить.
— Спи, сынок, спи. Ничего страшного. Я немного ушиб ногу, — ответил он. И стоны прекратились. Я снова заснул.
Проснувшись поутру, я увидел, что отец сидит согнувшись в три погибели. Голова его касалась колен, руками он обхватил левую ногу... Я вскочил и присел около него. Не приведи аллах никому из вас увидеть такое! Нога у отца была вся в крови, вся искромсана. Торчали обломки костей, видны были разорванные сухожилия. Я потерял сознание.
Вы хотите знать, что случилось тогда в горах? Я еще не наскучил вам своими россказнями? А случилось тогда вот что. Отец, немного погодя, сам рассказал мне обо всем. Пять дней и ночей, почти без отдыха и пищи, преследовали наши охотники диких коз. Наконец они подогнали стадо к обрыву у Белой скалы и окружили его со всех сторон.
Охотники рассчитывали, видимо, на то, что хотя бы часть стада спрыгнет с обрыва и разобьется о камни внизу. Но все получилось совсем не так, как было задумано. Козы тоже не хотели умирать. Внезапно они повернули вспять и бросились напролом по знакомой тропе, на которой в это время как раз стоял мой отец со своим товарищем. Безоружные люди ринулись стаду навстречу, громко крича и размахивая дубинками. И тогда все стадо вихрем взметнулось вверх — все выше и выше, перепрыгивая с уступа на уступ. Миг один — и козы скрылись из виду... Но они сумели жестоко отомстить своим преследователям. Как раз в этом месте на Белой скале была большая каменная осыпь — то ли молния ударила когда-то, то ли землетрясение было. Нога человека не ступала по тем камням, только птицы пролетали над ними... А козы ринулись вверх по этой осыпи, и под их острыми копытами загремели, понеслись вниз, на тропу, камень за камнем. Скоро целая лавина со страшным грохотом обрушилась на охотников. Отец и его товарищ попробовали укрыться за большим уступом и это спасло их от мгновенной смерти, но один большой камень все же настиг их... У отца была сломана нога, его товарищу глыба угодила в бок,
Всю ночь путники несли раненых на руках, ощупью, в полном мраке опускаясь с горных круч.
Товарищ моего отца скончался через неделю после неудачной охоты. Мой бедный отец промучился до середины лета. Смерть не выпустила его из своих когтей...
Если бы тогда были у нас такие прекрасные врачи и такие лекарства, какие есть сейчас, оба охотника конечно выжили бы.
После смерти отца меня приютил наш сосед Касбо Толгуров. У него я и прожил до десяти лет. Хочу с благодарностью почтить его память: добрый был человек и справедливый. Не обижал сироту... Большую помощь жителям селения оказывал наш старый ослик. Какую бы работу кому ни предстояло выполнить — привезти ли дрова или зерно отвезти на мельницу, — все он выполнял послушно. Один на целое селение. Поистине, коллективное было животное, как бы мы теперь сказали — колхозное... А потом появился у нас сосед, который пригнал с собой коровенку. Маленькая была коровенка, не больше телочки, а я до сих пор не могу забыть, как мы все обрадовались ее появлению. Хозяин коровы тоже был человек нежадный, спасибо ему, всех по очереди поил молоком, особенно нас, ребят. А осенью мужчины общими усилиями заготовили сено для коровы и привезли его, конечно, на нашем ослике. Иной раз грузили на него кожаные мешки с картофелем и везли продавать в долину. Мы, дети, с нетерпением ожидали возвращения нашего друга-ослика. Кто бы и по каким делам ни уезжал на нем, всегда привозил нам гостинцы. Получить яблоко — это было настоящее счастье. Но скоро на нас обрушилась новая беда: волки растерзали нашего единственного осла. Вы не поверите мне, быть может, когда я скажу, что все жители нашего Селения от мала до велика оплакивали гибель своего верного помощника. Но это — чистая правда, да и грешно лгать. Волки тогда сильно досаждали нам. Стали у нас поговаривать, что, мол, собаку бы завести, но за нее надо было отдать овцу с ягненком. Или же год проработать пастухом. Старшие устроили совет, и жребий пал на меня. Если бы я не согласился послужить общему делу, пришлось бы идти кому-нибудь из взрослых, а у нас все рабочие руки были наперечет. Вот так, десятилетним мальчишкой, я год пробатрачил у бая и заработал щенка для своего селения...
Дети мои, не дай вам аллах даже во сне испытать то, что я перенес в первый год моего пастушества. Одно слово — ад. Сплошной, беспросветный ад. Ишачье седло служило мне постелью, белый камень — подушкой, небо — одеялом, а едой — ссохшийся кусок кукурузного чурека... Какой там чурек — одно название... Дождь ли, буря ли, снег ли метет — встанешь до рассвета и целый день до поздней ночи бродишь за стадом. Ноги уже не ходят, отнимаются. А тебе — неполных десять годочков.
Да что говорить! Если я буду непрерывно рассказывать вам о том, что довелось мне пережить в то проклятое время, — поверьте, и пяти лет не хватит. И еще большой мешок рассказов останется. Как начну вспоминать все унижения и оскорбления, которые выпали мне на долю — болит, раскалывается моя седая голова... Поэтому прошу вас, друзья мои, когда у вас выдастся свободный час и вам захочется послушать рассказы старого Ачахмата — приходите ко мне, буду вам рад, как гостям дорогим. А сейчас не могу больше...
Но еще хочу я вам сказать, дети вы мои, свет моих старых очей, что такой счастливой, радостной и изобильной жизни, как у нас сейчас, никогда на свете не было. И эту счастливую жизнь дал нам вот этот мудрый человек...»
Закончив речь, старик спустился с трибуны, подошел к портрету Ленина и низко поклонился ему...
Обо всем этом Ариубат, как умела, рассказала Асхату в письме.
«С тех пор одна мысль не дает мне покоя, — продолжала девушка. — Таких людей, как Ачахмат, живых свидетелей прошлого, у нас остается с каждым годом все меньше и меньше. Скоро их совсем не будет. А мы? Я дала себе честное комсомольское, что стану записывать на магнитофон рассказы наших стариков. Их и всего-то в ауле осталось три-четыре человека. С сегодняшнего дня и начну. Непременно. Пусть это будет моим подарком Ильичу... Да и самим нам будет интересно услышать через сорок-пятьдесят лет голос Ачахмата... Верно?
Вот я пишу тебе, а со стенки на меня смотрит Ильич. У нас в библиотеке такой же портрет, как в клубе, только там он большой. Одобряет ли он мою затею? Я всегда советуюсь с Ильичом, спрашиваю у него, правильно или неправильно я поступаю. Иногда он словно улыбается мне ободряюще, иногда — смотрит сурово и с укоризной.
Ох, у тебя, верно, не хватит терпения дочитать это письмо до конца. Когда начинала его — не могла связать двух слов, а сегодня само пишется...
Помнишь нартское изречение: «Каждое начало имеет свой конец»? Хоть и очень мне не хочется прерывать беседу с тобой, нужно все же поставить точку.
Все что написала — писала от чистого сердца, но, наверное, бестолково.
Жду от тебя ответного письма.
Ариубат.»
Торопливо, не перечитывая написанного, Ариубат запечатывает конверт и выводит адрес — автобус вот-вот уйдет. Ариубат спешит к остановке, но на полпути останавливается. Ей не хочется, чтобы люди видели, что она посылает письмо Асхату. Знакомые парни, высунувшись из окошек автобуса, заговаривают с ней. Она им не отвечает. Наконец из сельсовета выходит водитель и медленно направляется к кабине. Слава богу, он ее не знает, хотя она его видела не раз. Можно смело отдавать письмо.