Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)
Шрифт:
До сих пор огромное, неуклюжее тело незнакомки вызывало у него только отвращение: женщина была крупнее любого мужчины племени сан — да еще огромные руки и ноги, отвратительные густые волосы, а кожа покраснела на солнце; но когда он смотрел на нож, давние смешанные чувства вернулись, и он понял, что ночью будет лежать без сна и думать об этом ноже.
О’ва встал.
— Хватит, — сказал он Х’ани. — Пора идти.
— Еще немного.
— Носит она ребенка или нет, один человек не должен подвергать опасности всех. Мы должны идти.
И снова Х’ани поняла, что он прав. Они и так потратили неразумно
Х’ани увидела панику в глазах Сантэн: та поняла ее намерение.
— Подождите меня! Attendez!
Сантэн встала, ужаснувшись при мысли о том, что останется одна.
О’ва взял в левую руку маленький лук, заправил свисающий пенис под кожаную повязку и затянул пояс. Потом, не оглядываясь на женщин, пошел по берегу.
Х’ани пошла за ним.
Они двигались размеренной трусцой, и только сейчас Сантэн заметила их торчащие ягодицы, выпирающие так сильно, что ей вдруг пришла в голову смешная и странная мысль — она могла бы усесться на ягодицы Х’ани и ехать, как на пони. Та, оглянувшись, сверкнула одобрительной улыбкой и снова устремилась вперед. Ягодицы заходили ходуном, пустые мешочки грудей затрепыхались на животе.
Сантэн сделала шаг за бушменами и тут же в полном отчаянии остановилась.
— Не туда! — выкрикнула она. — Вы пошли не туда!
Пигмеи направлялись на север, прочь от Кейптауна, от Валбис-Бэй, бухты Людериц и всей цивилизованной жизни.
— Вы не можете… — Сантэн обезумела, ибо ее снова ожидало одиночество в пустыне, которая поглотит ее, словно голодный зверь, как только она останется одна. Но последовать за бушменами значит повернуться спиной к людям, которые наверняка спешат ей навстречу, неся с собой спасение.
Она сделала несколько нетвердых шагов.
— Пожалуйста, не уходите!
Старуха поняла ее мольбу, но знала, что есть только один способ заставить девочку двигаться. И не оглядывалась.
— Пожалуйста!
Ритмичная трусца с поразительной быстротой уводила от нее двух маленьких людей.
Несколько минут Сантэн колебалась; разрываемая сомнениями и тревогой, она оглядывалась на юг. Х’ани была уже в полумиле и не замедляла ход.
— Подождите меня! — крикнула Сантэн и схватила деревянную дубину. Она пыталась бежать, но через сто шагов перешла на короткие, трудные, но решительные шаги.
К полудню две фигуры, за которыми она шла, превратились в точки и, наконец, исчезли в теплом воздухе далеко впереди. Однако на медном песке оставались отчетливые отпечатки их ног, крошечные детские следы. Сантэн сосредоточила на них все внимание и очень скоро перестала понимать, где и как она нашла в себе силы не упасть, а продолжать идти и выживать в течение этого дня.
К вечеру, когда от ее решимости уже почти ничего не осталось, она оторвала взгляд от следов и далеко впереди увидела столб светло-голубого дыма, уносимого в море. Он поднимался над полосой желтого песчаника за линией прибоя, и Сантэн, собрав остатки сил, кое-как дотащилась до стоянки бушменов.
Без сил опустилась она на песок у костра из плавника. Х’ани подошла к ней, щебеча и щелкая, и, как ребенка, напоила из своего рта. Вода была теплая и слизистая от слюны старой женщины, но Сантэн никогда не пробовала ничего восхитительнее.
Сантэн оторвала взгляд от сумки с яйцом и поискала старика.
Наконец она его нашла. Видна была только его голова, тело скрывалось в водорослях, в зеленой воде.
Он разделся, оставив только бусы на шее и поясе, и вооружился острой палкой Х’ани для копания. Сантэн наблюдала, как он, словно легавая, застыл на месте, а затем с необычайной быстротой вонзил во что-то шест. Вода взорвалась целым фонтаном брызг. Пока О’ва сражался с пойманной им крупной добычей, Х’ани хлопала в ладоши и возбужденно выкрикивала слова ободрения. Наконец он вытянул на песок бьющееся и вырывающееся существо.
Несмотря на усталость и слабость, Сантэн поднялась на колени и удивленно вскрикнула. Она знала, что это — омар был ее любимым блюдом, — но все равно подумала, что чувства ей изменяют: существо оказалось огромным. Удивительно, что О’ва смог его поднять. Толстый, покрытый панцирем хвост животного с шумом шлепал по песку, а из-за головы высовывались длинные усы, за которые обеими руками ухватился О’ва. Х’ани бегом бросилась навстречу мужу, вооружившись большим камнем размером с собственную голову, и общими усилиями бушмены добили огромное ракообразное.
До наступления темноты О’ва поймал еще двух омаров, почти таких же больших, как первый, а потом они с Х’ани выскоблили в песке неглубокую яму и выложили ее водорослями.
Пока они сооружали эту «кухню», Сантэн рассматривала огромных омаров. Ей сразу бросилось в глаза, что у этих ракообразных отсутствовали клешни. Следовательно, они были сродни тем лангустам, что водятся в Средиземном море. Сантэн как-то пробовала их за обедом у своего дяди в Лионе. Усы у омаров в руку длиной, у основания толстые, как большой палец. Они такие старые, что рачки и водоросли облепили иглистые панцири, будто это камни.
О’ва и Х’ани уложили их в выложенную водорослями яму под тонкий слой песка, потом нагромоздили поверх плавник и зажгли. Пламя озарило их тела цвета абрикоса; бушмены оживленно болтали. Закончив работу, О’ва вскочил и затанцевал; он кружил возле костра и пел хриплым фальцетом.
Х’ани отбивала ритм, издавая гортанные звуки, и раскачивалась сидя, О’ва танцевал, а Сантэн лежала без сил и поражалась энергии маленьких людей, гадая, какова цель этого танца и что значат слова песни.
— Приветствую тебя, дух красного паука из моря, и посвящаю тебе этот танец, — пел О’ва, вскидывая ноги так, что его нагие ягодицы, выступающие из-под кожаной юбки, дрожали, как желе.
— Прими мой танец и уважение, ведь ты умер, чтобы мы могли жить… И Х’ани вторила его пению резкими высокими криками.
О’ва, искусный и хитрый охотник, никогда не убивал, не воздавая хвалу дичи, погибшей от его стрел или в его ловушках, и не считал недостойным похвалы ни одно существо, как бы мало оно ни было. Сам маленький, он признавал совершенство многих мелких тварей и знал, что чешуйчатый муравьед, или панголин, достоин похвалы больше льва, а насекомое богомол достойнее слона или сернобыка, потому что в каждом из них воплощена особая часть божественной природы, которой он поклонялся.