Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)
Шрифт:
Он считал себя не достойнее всех этих существ и не имел над ними больше власти, чем та, что дается правом необходимости выжить — ему самому или его клану; он был благодарен духу добычи за то, что та отдала ему жизнь. К концу танца О’ва протоптал дорожку в песке вокруг костра.
Они с Х’ани смели уголья и песок и обнажили тушки гигантских раков, которые стали теперь темно-красными и источали необыкновенный аромат, смешанный с запахом водорослей. Весело смеясь и обжигая пальцы, бушмены вскрыли красные чешуйчатые хвосты
Х’ани подозвала Сантэн, и та села рядом с ними. В конечностях рака прятались палочки мяса величиной с мизинец, а в грудке — похожая на горчицу желтоватая кашица, в которую превратилась печень. Бушмены использовали ее как соус.
Сантэн не помнила, чтобы когда-нибудь получала такое удовольствие от еды. Своим складным ножом она разрезала мясо на небольшие, на один укус, ломтики. Х’ани улыбалась, глядя на нее. В свете костра было видно, как тщательно она пережевывает еду, а потом Х’ани сказала:
— Нэм! — И снова: — Нэм!
Сантэн, внимательно вслушиваясь, повторила слово и попыталась воспроизвести звуки так, как произнесла их старая бушменка.
Х’ани снова радостно рассмеялась.
— Ты слышал, О’ва? Девочка сказала: «Хорошо!»
Старик фыркнул, глядя на нож в руках чужой женщины. Он обнаружил, что не может отвести от него глаз. Лезвие разрезало мясо так чисто, что оставляло только блестящий след. «Какое оно, должно быть, острое!» — думал О’ва, и эта мысль портила ему аппетит.
Набив живот до отказа, почти до боли, Сантэн легла у костра, и Х’ани тут же подошла к ней и выкопала под бедром ямку. Лежать сразу стало гораздо удобнее, и Сантэн устроилась спать, но Х’ани пыталась показать что-то еще.
— Нельзя класть голову на землю, Нэм Дитя, — объясняла она. — Держи ее выше, вот так.
Х’ани приподнялась на локте, а затем ловко положила голову на плечо. Сантэн такая поза показалась чрезвычайно неудобной, и, улыбнувшись в знак признательности, она осталась лежать как лежала.
— Отойди от нее, — пробурчал О’ва. — Когда скорпион заползет ей ночью в ухо, она поймет.
— Для одного дня она узнала достаточно, — согласилась Х’ани. — Ты слышал, как она сказала «нэм»? Это ее первое слово. Так я и назову ее. Нэм, — повторила она, — Нэм Дитя.
О’ва хмыкнул и пошел в темноту облегчиться. Он понимал неестественный интерес жены к незнакомке и ее ребенку, но впереди их ждало страшное путешествие, и эта женщина будет в нем опасной помехой. И еще, конечно, ее нож; мысль о ноже злила его.
Сантэн с криком проснулась. Сон был ужасный, путаный и очень страшный: она снова видела Майкла, но не пылающее тело в самолете. Майкл скакал верхом на Нюаже. Его тело почернело от огня, волосы горели, как факел, а Нюажа под ним калечили и рвали снаряды, и его кровь ярко блестела на белоснежной шкуре, а из разорванного брюха на бегу вываливались
— Вот моя звезда, Сантэн. — Майкл указывал вперед рукой, похожей на черный коготь. — Почему ты не идешь к ней?
— Не могу, Мишель! — воскликнула Сантэн. — Не могу!
Майкл, не оглядываясь, поскакал по дюнам на юг, Сантэн кричала ему вслед:
— Подожди, Мишель, подожди меня!
Она кричала, когда мягкие руки затрясли ее и разбудили.
— Спокойней, Нэм Дитя, — прошептала Х’ани. — Твою голову заполонили демоны сна, но посмотри: они уже ушли.
Сантэн всхлипывала и дрожала, и Х’ани легла с ней рядом, накрыла их обеих своей меховой накидкой, прижала к себе и стала гладить по волосам. Немного погодя Сантэн успокоилась. От женщины пахло древесным дымом, животным жиром и дикими травами, но это были приятные запахи, а ее тепло успокаивало; вскоре Сантэн снова уснула и на этот раз не видела кошмаров.
Х’ани не спала. Старикам не нужно столько сна, сколько молодым. Но в душе она ощущала покой. Физическое прикосновение к другому человеку — вот чего ей не хватало долгие месяцы. Она с детства знала, насколько это важно. Ребенок племени сан постоянно соприкасается с телом матери и всю дальнейшую жизнь проводит в тесном контакте с другими людьми клана. У клана есть пословица «Одинокая зебра становится легкой добычей льва», и клан — это всегда очень тесное единство.
Думая об этом, старая женщина снова опечалилась. Гибель клана слишком тяжелое бремя, чтобы нести его. В клане О’ва и Х’ани было девятнадцать человек: трое сыновей, их жены и одиннадцать детей. Самого младшего внука Х’ани еще не отняли от груди, а у старшей внучки, которую Х’ани любила больше всех, в первый раз пришли крови, когда на клан обрушилась болезнь.
Такой болезни не знала история племени сан: она была такая быстрая и свирепая, что Х’ани до сих пор не могла понять и смириться. Начиналась она с боли в горле, затем следовал жар: кожа становилась до того горячей, что обжигала, а такую жажду, которую люди племени сан называли Великой Сушью, не могла породить даже сама пустыня Калахари.
Малыши умерли через день или два после появления первых признаков хвори, а старшие были так обессилены болезнью, что не могли их похоронить, и маленькие тела быстро разложились на жаре.
Болезнь прошла, и они поверили, что спаслись. Детей похоронили, но сил танцевать ради их духов и петь им, чтобы проводить в путь в другой мир, не было.
Но в действительности спасение оказалось ложным, потому что болезнь просто изменила форму: снова начался жар, легкие заполнились водой, и семья стариков хрипела и задыхалась, пока не умерла.
Умерли все, кроме О’ва и Х’ани, но даже они подошли к смерти так близко, что минуло много дней и ночей, прежде чем они окрепли настолько, чтобы понять масштабы постигшей их катастрофы.