Горюч-камень
Шрифт:
— Так ты не позабудь, — говорил ему Лазарев, хищно ступая по комнате и колебля пламя свечей. — Не позабудь: Екатерина Ивановна не оставляет мысли об открытии нашего училища. Вся надежда на тебя, о мой ученый брат. Архиепископ всех российских армян Иосиф Аргутинский-Долгорукой поддержал нас в правительстве…
— Армяне тебя не позабудут, — проникновенно сказал братец Иоаким. — И я упованья твои оправдаю.
— Из Джульфы пришло известие, что наши подданные взбунтовались. И с открытием училища может быть долгая проволочка. Государи не вечны.
— Не вечны и мы!
— Как считать. Строгановы пережили Иоанна Грозного, полоумного
— Откуда все это познал? — изумленно перебил братец Иоаким, тонкое лицо его вспыхнуло.
— Не бойся, тебя не перескочил. Науки — твой конек. Мой интерес в ином. Я остался без наследников. Ты продолжишь наш род князей, графов. Пусть нашей фамилии восемнадцатый век будет столь же крепкой почвой для корней, как Строгановым — шестнадцатый. И я не пожалею ничего и никого, чтобы почва эта была золотой.
Братец Иоаким удивленно смотрел на побледневшее лицо старшего брата, на его сверкающие жадностью и властью глаза. Он был смущен столь непривычным для него энергическим взлетом фантазии и честолюбия. За эти годы братья редко встречались, но рука Ивана Лазаревича ощущалась всегда и во всем, начиная от мелких подарков и кончая визитом императрицы. Теперь эта рука, сверкая молниями перстней, мелькала перед самым носом Иоакима, сжимала куски воздуха, обращала их в золото. Не отрывая глаз от ее хищных движений, братец Иоаким слушал приказания заводчика. Старший Лазарев говорил об уральских дачах. В Чермозе, в главном управлении, сидит надежный и верный человек — англичанин Гиль, которого со временем надлежит пригласить пайщиком. Кизеловский завод будет окончательно пущен через три года, в чем божится и клянется управляющий строительством Ипанов.
— Если со мной что-нибудь случится, не выпускай этого мужика из когтей. Мани отпускной от крепости и не выпускай. Учти, что Ипанов помог сбежать рудознатцу Мосейке Югову, а это может доставить нам немало хлопот… Но Ипанов много знает, и мы должны использовать его знания, высосав из него все. Когда на заводе он станет лишним, заставим его искать железные руды. Они нам необходимы.
Братец Иоаким согласно кивал головой, поглядывал на часы французской работы, усыпанные сверкающей бриллиантовой пылью: подходило время ужина.
Братец Мина был в отъезде, и потому дорогого гостя принимало только семейство Иоакима. Бесшумные слуги меняли кушанья, по-восточному острые и пряные. Заливая перстни бараньим жиром, Лазарев вспоминал скудный обед цесаревича Павла. За столом тогда прислуживал турок-камердинер, он же брадобрей, Иван Кутаисов, сухой, молчаливый, с печальными и наглыми глазами. Это был один из двух людей, которым Павел доверял чистить свой подбородок, свои сапоги и ведать государственные тайны. Вторым был Алексей Андреич Аракчеев, человек с мертвенным лицом и глазами вурдалака. После вина Павел повеселел, запел веселую песенку. Аракчеев увел его почивать. Лазарев кинул камердинеру Ивану рублевик, тот с жадностью схватил его, прикусил зубами, положил за щеку. Разве мог уральский магнат даже увидеть во сне, что через год камердинер Иван станет графом Иваном Павловичем Кутаисовым и таких «Павловичей» при дворе окажется немало.
Морозным ранним утром обоз Лазарева миновал заставу. Над куполами соборов и церквей клубился розоватый туман, воздух был легок и колюч, далеко разносился в нем
Через несколько дней Лазарев гостил у пермского губернатора. Знать и купечество приняли столичного гостя и богатейшего на Урале заводовладельца с пышностью и почетом. Инвалидный оркестр на роговой музыке исполнил кантату в честь его прибытия. Вертлявый человечишка, местный Державин, вытягивая красные руки из коротких рукавов сюртучишка, преподнес Лазареву текст кантаты, собачьими глазами лизнул лицо.
— Звать как? — спросил заводчик, осененный внезапной мыслью.
— Мещанского званья человек Аркашка сын М-мухин.
Лазарев собственноручно наполнил бокал вином, поднес оробевшему пиите. Тот выпил, закричал стихами.
— Изрядно, — сказал Лазарев. — Утром перепишешь и принесешь лично мне.
Дамы в старомодных, времен Елизаветы, платьях весело аплодировали, ахали по-французски, играла музыка, пиита рыдал от избытка чувств.
Наутро он вошел в отведенную Лазареву комнату, изжеванный страхом. Лазарев притворил дверь, долго разглядывал пииту, на лице которого были острым резцом набросаны все человеческие пороки. Заводчика не интересовали вирши, лежащие на столике и дрожащие вместе с их творцом. Ему важно было понять, сможет ли этот мещанского званья человек Аркашка сын Мухин выполнить его план, который окончательно созрел за ночь…
Еще вчера губернатор пригласил гостей прокатиться по Каме на тройках, пострелять зайцев. По просьбе Лазарева приглашение было послано и Щербакову. Удивленный и польщенный столь невероятной честью, ходатай по судебным делам, потирая липкие ручки, с раннего часа терпеливо ждал в зальце губернаторского дома, куда нехотя впустила его охрана. Он намеревался доложить своему благодетелю о последнем доношении, доставленном некогда в Пермь кузнецом Евстигнеем. Все бумаги, связанные с делом об открытии в лазаревских дачах горючего камня, серебряных и золотых россыпей, были надежно погребены в самых пыльных закоулках архива. Отыскать их мог только один Щербаков.
«Господин Лазарев будет премного доволен», — думал он, потирая ручки. Он, конечно, не скажет заводчику, что решил недавно на всякий случай снять с этих документов копии — для собственного интересу.
Неожиданно из-за колонны вывернулся тощий человек, пьяненько икнул, извлек из кармана бумагу и нараспев, помахивая красной рукой, прочел вирши, в которых значилось, что такой-то господин Щербаков прячет важные государственные документы в подвале. Дальше следовал припев о корыстии чиновника Щербакова, берущего взятки за сокрытие сих бумаг.