Господь хранит любящих
Шрифт:
Из Общей больницы меня выписали с предупреждением, что если я в ближайшие два месяца не буду соблюдать постельный режим и меры крайней предосторожности, то я — покойник. Я вернулся в отель «Амбассадор», в номер на четвертом этаже, с красными обоями и выложенной зеленым кафелем ванной. Здесь меня регулярно посещал доктор Гюртлер, пока не оставил свою практику и не переехал в детскую больницу во Флоридсдорфе. Здесь, в отеле «Амбассадор», седьмого апреля я начал записывать свою историю. Внизу цветочницы предлагали фиалки, примулы и крокусы, и в Вене было уже очень тепло. Очень тепло для
Моя рана хорошо заживала, и я писал не останавливаясь. Лето выдалось дождливым, было много гроз. Такие прекрасные дни, как весной, больше не вернулись.
Я регулярно пил в эти четыре месяца, а на ночь принимал снотворное. Спал я много и беспокойно. Сибилла мне больше никогда не снилась. Должно быть потому, что дни напролет я занимался ею. Семнадцатого июля меня посетил молодой человек в роговых очках. Он представился Альфредом Петером, у него было умное лицо и хорошие манеры добропорядочного венского буржуа из квартала респектабельных вилл.
— Господин Голланд, я работаю в венском книжном издательстве. — Он назвал имя. — Я слышал, что в настоящий момент вы работаете над романом, который… который описывает пережитое вами за последнее время.
— Где вы это слышали? — спросил я.
— Оберкельнер [86] Франц рассказал мне, я иногда обедаю здесь, в отеле. Он меня знает.
— Ага, — сказал я.
— Я интересуюсь вашей рукописью. Если она закончена, не могли бы дать мне ее на прочтение?
86
От нем. Oberkellner — старший официант. (Прим. пер.)
— Я не уверен, хочу ли я вообще ее публиковать.
— Но когда вы начинали писать…
— Это было совсем другое. Тогда я был совсем плох, а теперь дело идет на поправку. Я не могу вам гарантировать, что допишу книгу до конца.
— Вы написали больше половины?
— Две трети.
— В таком случае обязательно допишете, — заверил меня господин Петер. — А когда она будет закончена, пришлите ее мне.
В день, когда он посетил меня, шел дождь. Я проводил его вниз и пошел в музыкальный магазин на Кертнер-штрассе. Здесь были кабинки, в которых можно было прослушивать пластинки. Я подумал, что было бы здорово приобрести проигрыватель. В магазине я выбрал аппарат, и в уютной кабинке поставил второй концерт Рахманинова.
Я курил и пытался думать о Сибилле. Я положил перед собой ее фотографию и смотрел на стройное тело в купальном костюме, на искрящиеся глаза и на большой смеющийся рот. Но и фортепьянный концерт не помог, я видел маленькую металлическую ячейку на Центральном кладбище. Единственное, что
Продавщице я сказал:
— Вы не слишком рассердитесь, если я не буду покупать этот проигрыватель?
— Разумеется, нет. — Но она поджала губы. — Вы думали, это будет иначе?
— Да, — ответил я. — Извините меня.
15
Судебное заседание по делу Петры Венд и моему состоялось четвертого июля 1956 года в малом зале Венского окружного суда. Слушание дела заняло один день. Против меня было выдвинуто единственное обвинение в попытке махинации с паспортом. Я не хотел называть имя фальсификатора, и меня приговорили к шести месяцам условно. Этим ограничились потому, что я был иностранцем и у меня был хороший адвокат.
Петра Венд за грубый шантаж, вымогательство, за нарушение неприкосновенности жилища и мошенничество с векселями по совокупности была приговорена к полутора годам тюрьмы общего режима. На ней был строгий английский костюм серого цвета. Во время вынесения приговора она была совершенно спокойна и уравновешенна. На слушании присутствовали некоторые из ее кредиторов, которые мрачно и неодобрительно взирали на нее.
— Хотят ли подсудимые что-нибудь добавить? — провозгласил председатель суда.
Я отрицательно покачал головой.
Петра кивнула.
— Пожалуйста, госпожа Венд!
— Это касается господина Голланда… — Петра впервые за этот день бросила на меня взгляд.
В зале было очень душно. Над городом собрались грозовые облака, мне было плохо и кружилась голова. Петра Венд сказала:
— Простите за то, что я сделала, господин Голланд!
Я промолчал.
— Мне очень жаль… — Она умолкла.
Я вспомнил одно выражение, которое когда-то где-то вычитал: «Уныние и забота — корни всех злых дел».
Я сказал:
— Мы все виноваты, Петра.
— Так вы прощаете меня?
Во время нашего разговора нас снимали. Я подумал, что мне абсолютно безразлично, прощу я ее или нет, что это не имеет никакого значения, и поэтому я сказал:
— Да, я прощаю вас.
— Заседание закрыто! — возвестил судья. — Обвиняемый Голланд в зале суда освобождается из-под стражи.
Потом они провели мимо меня под стражей Петру Венд, и она еще раз кивнула мне. Внезапно мне показалось, что она чувствует себя умиротворенной и счастливой. Заботы о ее ребенке взяло на себя государство, с кредиторами все уладится, и ей предстоят полтора года покоя и мира. На самом деле ее защитил Бог. Он оградил ее от забот и уныния, потому что они — корень всякого злого дела. «Что за ерунда, — думал я, выходя из зала, — что за ерунда…»
— Господин Голланд…
Передо мной стоял доктор Гюртлер, врач, который меня оперировал:
— Поздравляю!
— Вы были на суде?
— Да, все слушание. — Он улыбался. Выглядел он намного моложе, загорелый и уверенный в себе. — Я специально приехал в город сегодня, господин Голланд. В отношении здоровья вы уже в полном порядке, да? Я хотел пригласить вас навестить меня в нашей больнице.
— С удовольствием, — ответил я.
— Сейчас у вас есть время?