Господь — Пастырь мой
Шрифт:
Священная память призвана соединить нас с Богом. Память эта есть жажда, желание человека соприкоснуться с Богом, припасть к Нему. И эта наша жажда утоляется в таинстве Евхаристии, которую мы всегда, по заповеди Христа, творим в Его воспоминание. Он просил нас: «Вспоминайте Меня». Не в том смысле, чтобы собирались и говорили о Нем, но чтобы мы реально соединялись с Ним. Память — это соединение со Христом всего нашего существа, всего нашего состава. Только священная память способна победить отсутствие и дать чаемое Присутствие, сотворить со–бытие.
А как она осуществляется в наших отношениях с ближними?
Священная
Что значит память как творчество в нашей повседневной христианской жизни? Наш ближний утопает в грехах. Нетворческая реакция — реакция осуждения. Творческая память предполагает веру в него. Иисус Христос сказал об умершей девочке: Она не умерла, но спит. И все смеялись над Ним. Он сказал ей: Девица, встань (Мк 5:41). И она ожила.
Сможем ли и мы так подумать о погрязшем в грехах человеке, что он не умер, но только спит, найти в себе такую веру в него, чтобы призвать его встать, пробудить его к жизни? Вера в человека и будет осуществлением нашей памяти как творчества.
Вторая форма нашей памяти о ближнем — это забота о нем. Заботиться — значит постоянно держать в своем сердце нужды брата, большие и малые. Заботясь о нем, мы не сможем сами прибавить ему роста хоть на локоть, но эта священная забота может устранить все внешние преграды и через разобранную кровлю опустить расслабленного к ногам Иисуса. И тогда плодом нашей заботы станет исцеление и жизнь.
Третья форма памяти — долготерпение — самая трудная. Трудная потому, что в этом случае мы сами бываем внутренне задеты, ранены недостатками ближнего. Нам мучительно трудно с ним, он нас раздражает, у нас не хватает сил терпеть его. Тогда мы не просто не хотим его помнить, мы стараемся забыть его, хотим идти на разрыв с ним, отступиться от него, словом, забыть, не помнить его.
Если мы не осуществляем по отношению к ближнему памятилюбви, памяти–веры, памяти–заботы и памяти–долготерпения, мы согрешаем против жизни, оказываемся еретиками жизни.
Мне хотелось бы рассказать об одном опыте церковной жизни, в котором братьям удалось избежать этой ереси, хотя опасность была велика. Речь пойдет о духовной заботе паствы о своем пастыре.
Пример этот может показаться необычным, потому что мы привыкли к тому, что священник заботится о христианах, а они, как овечки, принимают как должное эту заботу. Но в церковной творческой жизни возникают ситуации, когда овцы должны позаботиться о своем пастыре.
В одном из столичных приходов Латвии прихожане, пожелавшие жить общинной жизнью, воцерковиться, не встретили понимания со стороны настоятеля храма. Нужно было думать, как выйти из создавшегося положения. Прихожане — их было около десяти человек — начали с себя. Они решили пройти катехизацию самостоятельно, без поддержки настоятеля, ибо он не имел опыта катехизации и, следовательно, желания заниматься ею. Разговоры об общинной жизни вызывали у него ассоциации с сектантством, но вовсе не с истоками христианства.
Прихожане нашли духовную поддержку в тех местах, где была общинная
Ценно, что в сознании братьев и сестер не возникло мысли о борьбе за идею против настоятеля или желания уйти от него, забыть его.
Но любовь Божия никого не забывает. «Христос любит каждого больше всех», — говорил патриарх Афинагор. Любовь подвигла прихожан бороться за своего пастыря, глубоко войти в его положение. Она не может отвергнуть брата, нуждающегося в помощи. Справедливость Бога — не справедливость человеческая, она — любовь. Бог дает нам только Свою любовь и хочет, чтобы и мы, христиане, поступали только по любви: молились с надеждой, что Бог всегда стоит у двери каждого сердца, даже когда она замкнута, и если нужно, Он будет ждать целую вечность, пока она не откроется.
«Господь, — рассудили они, — дал нам эти обстоятельства жизни, этого пастыря, этих братьев, этот храм, этот город, эту страну, и мы должны сделать все возможное, чтобы изменить все к лучшему, преобразить то, что еще не преображено любовью и терпением Христа».
Прихожане не стали противопоставлять себя пастырю, понимая, что ему тоже очень трудно, труднее, чем им самим, уже прикоснувшимся к тайне общинной жизни. «Нельзя избрать линию на разрыв, на конфликт, на игнорирование человека, — сказал один из братьев этого прихода. — Даже если в одной семье с нами больной человек, то грех на мне, когда мы провоцируем чужую болезнь. Что же сделает община для исцеления тела Церкви, если она не желает терпеть немощи этого тела? Церковь — наша семья, такая, какая она есть. Почему же мы должны быть в ней чужими друг другу?»
Мудрость святых подтверждает правильность такого пути: «Туда где нет любви, неси любовь, и ты найдешь любовь».
В наших отношениях с ближним есть путь силы, внешнего воздействия и есть путь закваски, путь внутреннего влияния. Недавно брат из этой общины написал мне: «Мне кажется, что в сердцевине всего лежит отказ от силы. Не поиск силы для совершения дела, а отречение от силы. Отказ от человеческой силы ведет к молитве. Наш Господь уже отказался от силы на Кресте ради нас. Он ждет, когда же мы также отречемся от силы ради себя и ради Него».
Братьям и сестрам открылось главное: путь силы и любовь несовместимы. Церковь наша ныне больна нелюбовью. Но силой эту болезнь не исцелить.
«Историческое христианство, — говорит Оливье Клеман, — обременено волей к власти, желанием убеждать силой. Церкви надо отказаться от власти, не отказываясь быть закваской, причем закваской во всех областях жизни. Вне всякой власти она может жить светом, иногда незаметным, иногда более явным, в зависимости от времен, стран, возможностей истории.
Надо также отбросить мысль, что мы можем извне влиять на общество: нам остается только внутреннее влияние, через умы и сердца в лучах этого света, через различные наши начинания.
Роль христианина — не бороться с секуляризацией, которая фактически уже наступила, но — делать ее позитивной, то есть давать Церкви быть закваской, а не властью, и также ставить последние вопросы бытия, на которые секуляризация не дает никакого ответа.
Может быть, Бог ждет от христиан творческой духовности, которая стала бы воздухом эпохи, незаметно меняющим общество.