Господь
Шрифт:
Значение христианской девственности нельзя понять, исходя из человеческого инстинкта или духа; понять его можно только из самого Откровения. Христос говорит: у человека есть возможность силу своей чистой любви направить на Бога. Бог таков, что Он может быть любим всей полнотой любви, Он может стать для человека Единственным Всем. И не как замена, не как маскировка, не как смещенный образ человеческих представлений, но подлинно и изначально. Бог есть суверенно любящий и Тот, Кто может быть изначально любим. Более того, Бог есть Тот, Кто в последнем и окончательном смысле один только и может быть любим вполне. Возможно, что в глубине опыта любви каждого чуткого сердца, даже самого счастливого и богатого, таится сознание невозможности последнего исполнения. Возможно, что по отношению к человеку любовь не может достичь предельной силы, ибо человек для этого слишком мал, и предельная сокровенность не может объять его – между ними всегда остается дистанция. Эта конечная несостоятельность всякой земной любви позволяет человеку, может быть, угадать, что есть еще другая любовь, которая, однако, никогда не может осуществиться по отношению к человеку, – любовь, которой должны быть дарованы ее предмет и сила, «Ты» и сердце, затронутость и близость. Откровение указывает на нее. В этом тайна девственности, и перед ней все ссылки на психологию и этику становятся жалкими и претенциозными.
Правда,
Вот в чем эта сила... И никакое отвлеченное «Царство Небесное» не дает возможности девственности, и никакой «Бог» вообще, а только Христос. То, что излучается Им, Его личностью, Его настроенностью, Его деяниями, Его судьбой: святое, невыразимое, просвещающее сердца, трогающее, свершающее. Оно исчезло бы, если бы мы попытались свести его к общим словам, назвать его, например, этикой Иисуса, или Его истолкованием жизни, или открытой Им полнотой ценностей. Нет, не этика, не толкование, не ценности – Он Сам. То, что может быть выражено только одним именем: Иисус Христос. Живой Сын Божий и вместе с тем – Сын Человеческий. Сама жизнь и сама любовь. Христианские брак и девственность перестают быть понятными, как только Иисус Христос перестает быть в них сутью, нормой и действительностью.
«Когда выходил он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени, и спросил Его: Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: „не прелюбодействуй“; „не убивай“; „не кради“; „не лжесвидетельствуй“; „не обижай“; „почитай отца и мать“. Он же сказал Ему в ответ: Учитель! все это сохранил я от юности моей. Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною... Он же, смутившись от сего слова, отошел с печалью, потому что у него было большое имение. И, посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам своим: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ученики ужаснулись от слов Его. Но Иисус опять говорит им в ответ: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие. Они же чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу; ибо все возможно Богу» (Мк 10.17-27).
Эти слова Господа также оказали на историю христианства глубокое, непреходящее влияние. Они находятся в тесной связи с теми, которые мы рассматривали в предыдущей главе. Там речь шла о порядке половой жизни, здесь – об отношении к имуществу. Но прежде чем заняться ими подробнее, мы, как и в прошлый раз, посмотрим на самого Иисуса: как Он лично относился к имуществу? Что означали для Него мирские блага?
Писание говорит, что Он происходил из небогатого дома. В качестве предписанной жертвы после Его рождения Мария и Иосиф могли принести только тот дар, который предусматривался для людей неимущих, а именно – двух голубков; значит, у них не было достаточно средств, чтобы принести в жертву ягненка (Лк 2.24). Позже Он Сам говорит человеку, желающему пойти с Ним: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф 8.20 и Лк 9.58). Первое наше замечание рисует экономическую ситуацию в доме Его родителей, второе говорит о Его образе жизни в последние годы.
Однако это не следует представлять себе как нужду. Как сообщают евангелисты, жизненные потребности Иисуса были обеспечены. Состоятельные женщины из числа Его приверженцев предоставляли Ему все необходимое для жизни (Лк 8.1-3). Сообщается же, что у маленькой группы была общая казна, которой заведовал Иуда Искариот (Ин 12.6). Следовательно, имелись средства, чтобы покрывать потребности, покупать пищу и давать милостыню (Ин 4.8 и 13.29). Нигде нет упоминаний о каких-либо лишениях, которым подвергал бы Себя Христос ради покаяния или религиозного самосовершенствования. Правда, Он постится после крещения, – но это не аскеза в собственном смысле слова, а уход в крайнее одиночество перед Богом (Мф 4.2). Вообще же Иисус питается нормально, пользуется тем, что Ему нужно; когда Его приглашают, Он участвует в трапезе, как и все другие. Обществу, собравшемуся на свадьбу в Кане, Он дарует в избытке благородное вино, – ясно, что в этом нет ничего аскетического (Ин 2.1-10). Тысячи проголодавшихся людей Он не призывает стойко переносить лишения, но насыщает их сверх потребности и еще заботится о том, чтобы сохранить оставшееся (Мф 14.15-31). И есть даже эпизод, демонстрирующий, как глубоко ощущал Господь благое изобилие: Когда Мария из Вифании помазывает Его драгоценным миром, а заведующий казной замечает с неудовольствием, что благовоние можно было бы продать, а деньги использовать для милостыни, Он заступается за Марию. Этот вызванный внутренним порывом поступок после которого весь дом наполнился благоуханием, глубоко порадовал Его (Ин 12.1-8). Также, очевидно, радовали Его цветущие полевые лилии Его родного края и беспечная жизнь птиц, иначе Он вряд ли говорил бы о них в Своих притчах (Мф 6.26 слл.).
Своеобразие Христа заключается не в том, что Он отказывается от мирских услад и подвергает Себя лишениям, а в том, что Он свободен. Мы опять сталкиваемся с тем же, что рассматривали в предыдущей главе. Совершенная, однозначная, самодостаточная свобода – вот что велико у Господа. Даже не сразу понимаешь, насколько Он свободен от всякого вожделения, как, впрочем, и от сопротивления вещам, от судорог воздержания, а в особенности – от какого бы то ни было, пусть самого скрытого, неприятия того, чем Ему не надо насладиться. У Иисуса свобода совершенно естественна. Она даже незаметна, не привлекает внимания. Его взгляд спокойно останавливается на вещах, поскольку Он их вообще замечает. То, что прекрасно, Он и видит, как прекрасное. Блага жизни Он воспринимает как таковые. В остальном же вся сила Его любви и привязанности обращена к Богу. Эта естественность – чистейший плод Его единства с Богом, как и вообще та «естественность», о которой речь идет в христианстве, знаменует собой не начало устремлений, а их завершение.
Но именно поэтому человек, открывшийся Христу, получает мощные силы от Бога, чтобы упорядочить свое стремление к мирским благам. Об этом упорядочении говорится в начале рассматриваемой нами главы. Вот поспешно подходит человек, может быть слегка возбужденный, – «юноша», как стоит у Мф 19.20-22, «некто из начальствующих», согласно Лк 18.18, – и обращается к Нему: «Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» Он, вероятно, видел, как благостно Иисус принимал именно детей, и это тронуло его сердце. Ему хотелось приобщиться к этой чистоте и близости к Богу, и он спрашивает «благого Учителя», что ему нужно для этого сделать. Своим ответом Иисус несколько охлаждает его пыл: «Что ты называешь Меня благим?» Он предельно далек от мысли из «смирения» не признаваться в том, кто Он; ведь в другом месте Он спокойно вопрошает: «Кто из вас обличит Меня в неправде?» (Ин 8. 46). Но в тех словах Он, очевидно, ощутил фальшь тона, сентиментальность или тягу к мирскому. Поэтому Он указывает ему направление ввысь. Один только благ – невидимый, святой Бог. Туда и направь свой ум! Но затем: «Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди» (Мф 19.17). И Он перечисляет некоторые из них, притом, как мы сразу видим, не только из декалога, тут, например, и запрет кого-либо обманывать; здесь под «заповедями» понимается все, что содержится в Ветхом Завете как повеление Божие. Юноша отвечает: все это я уже делал, и притом с юного возраста. Возможно, что он говорит это слишком поспешно. Может быть, ему следовало бы лучше обдумать свой ответ. Согласно Матфею (Мф 19.20), он добавляет: «Чего еще недостает мне?» Я хотел бы сделать больше, научи меня! Должно быть, это искренние слова, ибо Господь, «взглянув на него, полюбил его» и ответил: «Еще одного недостает тебе». Очевидно, Иисус видит, что он действительно старался исполнять заповеди, но что в нем живет тоска по более высокому, желание подняться в область, которая выше заповедей. Это желание распознает взгляд, которым Он одобряюще смотрит на него. На сердечный взлет Он отвечает Своей «любовью», Сам объединяется с порывом, который в действительности уже служит ответом на невидимое притяжение благодати. Поэтому Он дает новое указание: если это так – то да будет так! Продай все, что имеешь, раздай бедным и следуй за Мной. Не «отдай своим наследникам», но раздай бедным. То есть – уйди. Освободись от всех пут и иди со Мной!
Здесь происходит нечто особое. Шаг за шагом выявляются два возможных способа правильного отношения христианина к имуществу.
Во-первых, тот, что содержится в «заповедях»: обладать имуществом, быть за него благодарным, управлять им по совести и с его помощью делать нужное дело, остерегаться нечестности и несправедливости, вести себя порядочно по отношению к другим и помогать в беде. Это – четкий порядок, угодный Богу и ведущий к вечной жизни. Если бы юноша сказал: Учитель, я старался делать это, но все еще недостаточно, а теперь буду стараться больше... Если бы он затем посвятил свою жизнь все более верному исполнению заповеди, обладанию имуществом и его использованию в духе Нового Благовествования, то это стало бы великим христианским делом. Но в нем жило стремление к большему. Заповеди содержат правила – то, что относится ко всем и должно исполняться всеми все более верно и со все большей углубленностью, – в юноше же было нечто, устремленное дальше закона, к царству свободного великодушия, творческой веры и неизреченного. Именно это и привлекло его ко Христу. И вот на это Господь отвечает: если так, то ты можешь положиться на свой порыв. Но тогда к тебе обращено особое требование: все силы своего сердца направить непосредственно на Бога. Служить Ему не разумностью управления имуществом, а свободой сердца, отбросившего все, что не Он. Значит, отдай все и иди со Мной! А для того, чтобы он смог это сделать, ему дается сила, происходящая из того, что Христос «взглянул» на него и «полюбил». Ей он должен был бы довериться – и тогда он поднялся бы до уровня совета, данного Христом, до ступени христиански-неизречимого. Но на это он не может решиться – жертва для него слишком тяжела. Перед его глазами встает имущество во всем его изобилии, оно связывает его по рукам и ногам, и, «опечаленный», с сознанием утерянной божественной возможности, он уходит домой.
Мы видим две возможности, два порядка бытия: один – это правило, относящееся ко всем и всех обязывающее, возможность, которая открыта всем и должна выполняться в послушании и верности; а другой – это совет, направляемый Божией свободой отдельному человеку, который может со свободным сердцем последовать ему. Не по собственному решению. Никто сам не дает себе такого совета – человек должен быть призван. И призван лично, а не в совокупности людей. Притом без ограничения свободы: «Если хочешь быть совершенным, тогда...» Правда, это снова обязывает, ибо если он отказывается, то не просто упускает то, что зависело от его благоусмотрения, но губит свое призвание. Отсюда и печаль юноши. Из переплетения призыва и свободы, обязательства и великодушия возникает новый уровень, на котором царит совет Христа и христиански-неизречимое, то, что предназначается этому отдельному человеку. Возникает Он в ответ на готовность последовать не закону, а призыву. Но этот призыв и ответ на него образуют «индивидуальный закон» и связывают так же глубоко, более того – новым образом, а может быть, и еще глубже, чем общее правило.