Господь
Шрифт:
Матфей (Мф 18.15) идет еще дальше: «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его... если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего». Здесь поступивший неправедно вовсе и не хочет прощения. Своей неправды он не видит или ожесточается в ней – ведь не зря говорят, что один человек может озлобиться на другого самым ужасным образом именно потому, что тот перед ним провинился. Поэтому, если тебе ясно, что другой человек виноват перед тобой, не давай укрепиться злому и жестокому чувству, которое разрывает святую связь. Пойди сам к нему и постарайся, чтобы он понял тебя и принял твое прощение.
Отсюда ясно, что прощение не есть целое; оно – часть чего-то большего, а именно – любви. Мы должны прощать, потому что должны любить. Вот почему прощение так свободно. Оно проистекает из себя самого, – вернее, из соучастия в Божием прощении. Оно наделено творческой силой. Прощающий – как и тот, кто любит врага своего, – подобен Отцу,
Первообраз такого поведения явил Христос. Он – живое прощение. Тщетно мы искали бы у Него каких-либо внутренних движений, которые препятствуют прощению. В Нем нет ничего, похожего на страх. Его внутреннее существо находится под нерушимой охраной и приемлет опасность, зная, что «Отец с Ним» (Ин 16.32). Нет и ничего похожего на жажду мести. С Ним поступают невероятным образом, не только вопреки всякой человеческой чести, но и в вопреки чести Божией. Его всячески хулят, – вплоть до утверждения, что Его исцеления – плод союза с сатаной. Конечно, это вызывает Его гнев, но это – божественный гнев по поводу кощунства, а не мстительность. Его отношение к Себе Самому вообще не затрагивается поведением других людей – Он свободен совершенно. Что же касается измерения и взвешивания справедливости, то ведь Он для того именно и пришел, чтобы заменить все это неизмеримо более высоким началом благодати и чтобы прощением освободить человека от его вины. Он сделал это всей Своей жизнью, не только принеся людям благо вествование о том, что Отец Небесный дарует прощение, но и воплотив это прощение в Своей собственной судьбе. Ведь вся вина людей перед Богом собралась воедино и обратилась против Иисуса страшной неправдой – все зло, копошащееся в человеке, пробудилось при появлении «предмета пререканий» (Лк 2.34) и обратилось против него. Он не уклонился, воспринял несправедливость по отношению к Нему как несправедливость по отношению к Богу. Он подкреплял прощение, которое послан был принести от Отца тем, что прощал Сам и претворял зло, причинявшееся Ему людьми, во искупление человеческих грехов: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» – таковы были его слова в числе последних (Лк 23.34).
Здесь мы дошли до сути: Божие прощение осуществилось не просто как прощение, но как искупление. Иисус не просто загладил грех человека, но восстановил действительную «справедливость». Он взял на себя то, что должен был нести виновный, и этим победил всю совокупность ужаса. Вот смысл христианского искупления. Но искупление означает не только нечто такое, что произошло когда-то и пользу чего мы ощущаем до сих пор, – оно и по сей день составляет центр жизни христианина. Мы живем искупительным деянием Христа, но форма этого искупления вошла в наше христианское бытие и должна в нем проявиться. Мы не можем быть искуплены без того, чтобы дух искупления не действовал в нас. Мы не можем пользоваться искуплением, не участвуя в его свершении. Участие же в искуплении Христовом – это любовь к ближнему. И любовь эта становится прощением, когда наш ближний оказывается по отношению к нам в том же положении, в каком мы сами находимся по отношению к Богу, т.е. когда он неправ перед нами.
Во время последнего путешествия в Иерусалим Иисус говорит Своим ученикам: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк 12.49-50). Если связать эти слова с текстом Мк 10.1, то получается что они были произнесены до того, как Иисус перешел Иордан, чтобы идти в Иерусалим.
Павел говорит о превосходящем все познании Иисуса Христа, в котором есть спасение (Флп 3.8). При этом он имеет в виду не такое познание, которое достигается историческими или психологическими исследованиями, а то, которое возникает из веры и любви: человек должен своей глубинной сущностью прикоснуться к глубинной сущности Господа и осознать, кто такой Иисус Христос. А так как Господь есть сила, то такое познание означает вступление человека в сферу преобразующего воздействия Христа... Если мы назовем эту самую глубинную сущность Господа Его настроенностью, – как же настроен Иисус Христос?
Как
Не то у Христа. Чистота Его настроенности проистекает не из нравственного сопротивления злу, не из преодоления страха, не из природной искренности влечений, не из прирожденного духовного благородства, не из творческой самоотдачи любви; то, что живет в Нем, – настроенность Сына Божия. Она вступает в мир «свыше». По отношению к миру она – чистое новое начало. В Иисусе любовь Божия вочеловечилась, – она переведена в подлинно человеческое бытие, движется путями человеческих мыслей, говорит языком галилеянина того времени, определяется общественными, политическими, культурными условиями той эпохи так же, как и встречами данного момента, но таким образом, что вера, если она открывает нам сердце и глаза, показывает в человеке Иисусе Сына Божия.
Есть один-единственный человек, в отношении которого не исключена мысль о возможности сравнения его с Иисусом, – Будда. В этом человеке скрыта великая тайна. Он обладает устрашающей, почти сверхчеловеческой свободой и одновременно – добротой, мощной, как стихии мира. Быть может, Будда – тот, кем в конце концов придется заняться христианству. Как оценить его с христианской точки зрения, не сказал еще никто. Возможно, что кроме предтечи из Ветхого Завета – Иоанна, последнего пророка, у Христа был и другой предтеча, пришедший из античной культуры, – Сократ и третий, последнее слово восточно-религиозного познания и преодоления – Будда. Он свободен, но его свобода – не свобода Христа. Возможно, что она – только последнее, ужасное, отчуждающее от всего осознание ничтожества падшего мира.
Свобода Христа коренится в любви Божией. Его настроенность – воля к спасению мира, опирающаяся на верность Бога.
Вокруг нас все зыбко. Как только мы перестаем удовлетворяться приблизительными ответами, мы видим вокруг одни вопросы: что такое люди, вещи, дела, открытия. Еще мы спрашиваем: существует ли та достоверность, которая, в конечном итоге, только и может нас удовлетворить, а именно – достоверность божественная, ибо по самому существу своему человек должен предъявлять притязания, вселяемые в него сферой более высокой. В конечном итоге для человека действительно только то, что божественно, – и если мы ищем такую достоверность, то найти ее можем только в одном: в настроенности Христа. Только Его любви присуща такая извечная чистота, что мы имеем право утверждать: усомниться в ней значит ей воспротивиться.
Но как действует эта настроенность Христа? Вернемся еще раз назад и снова спросим: как может человек воздействовать на другого человека? Его злая воля может разрушать. Его страх может отравлять. Его вожделение может насиловать и порабощать. Его сердце может освобождать, помогать, пробуждать жизнь. Его дух может строить, создавать общность и творить. Его высшие дарования могут созидать прекрасное, в коем отражается вечное. Все это верно, и было бы неразумно это недооценивать. Тем не менее все, чего может достигать человек, остается внутри мира. Он может развивать данные ему возможности, менять сущее, придавать ему иную форму – сути мира как целого он не затрагивает, поскольку сам находится в нем. Над бытием как таковым и его основами он не имеет никакой власти. Отражением этого служит и его положение на земле: что бы он ни совершал на ней, сама она остается ему неподвластной. Лишь один-единственный человек серьезно пытался наложить руку на само бытие – Будда. Он хотел большего, чем только стать лучше или найти покой в этом мире. Он задумал невообразимое: находясь внутри бытия, изменить самые его основы. Что он понимал под нирваной, под последним побуждением, под прекращением заблуждения и бытия, никто еще не постиг до конца, не дал его идеям христианского истолкования. Прежде чем браться за такое дело, человек должен сам стать совершенно свободным в любви Христовой, а кроме того – испытывать глубокое благоговение перед таинственной личностью того, кто жил в шестом веке до Рождества Господня. Одно несомненно: Христос подходит к миру совсем по-иному, чем Будда, Он – истинно новое начало.