Господин К. на воле
Шрифт:
«Не может быть!» — сказал он себе, вычислив эту причину.
«У них мозги набекрень!» — подвел он черту.
Открытие несколько его обескуражило. По его мнению, именно освобождение было поводом для гордости. Но, поразмыслив, он понял, что в глубине души гордится тем, что его можно принять за заключенного, который утвердил себя. В их глазах он был не каким-нибудь там простым заключенным. Он был заключенным, который сопровождает фургон с хлебом. А это не шутка. Вольный человек — пустяк. А заключенный, который выезжает вместе с охранниками по два-три
«Господи, как все шиворот-навыворот!» — восклицал он, в который раз передумывая одно и то же.
«И чего он молчит, Франц Хосс? И чего он молчит, Фабиус?»
«Господи, что, если в городе узнают?»
Козеф Й., вслед за мамой, стал особенно предупредителен со своими охранниками. Конечно, и речи не могло быть о том, что Франц Хосс или Фабиус проговорятся. До сих пор они молчали, и у них не было никаких серьезных причин и впредь нарушить молчание. И все же они единственные знали. Козеф Й. против своей воли чувствовал, что должен быть им признателен за их молчание.
Благорасположение горожан стало для Козефа Й. живительным нектаром, которым он упивался каждый раз, когда приезжал за хлебом. Он вошел во вкус этих перемещений. Минуя заставу, он заботился о том, чтобы принять строгую осанку и выражение лица, слегка затуманенное заботой, но достойное. Нельзя было выказывать излишнюю веселость и счастье, это он чуял нюхом. Только достоинство и выдержка, ничего более. Каждый раз, когда он чувствовал, что его заметили, Козеф Й. испытывал глубокое удовлетворение. А число замечавших росло с каждым его наездом в город.
«Ах, какие славные», — говорил он себе, когда видел их во дворах, у окон или на балконах, и знал с непреложностью, что они стоят там ради него.
«Как это мило с их стороны», — говорил он себе, когда видел, что они даже выходят за калитку, на улицу, чтобы лучше разглядеть его, Козефа Й., восседавшего рядом с охранником на фургоне для перевозки хлеба.
Постепенно народ стал с ним здороваться.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорил ему человек, который поднимал шлагбаум.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорили ему старички.
— С добрым утром, господин Козеф, — приветствовал его доходяга, который грузил хлеб.
— С добрым утром, господин Козеф, — приветствовал его корчмарь по имени Бруно.
— С добрым утром, господин Козеф, — говорил ему другой корчмарь, у которого имени не было.
— Дела-то идут, идут? — говорил ему, смеясь, старичок, хромой на одну ногу.
Вхождения Козефа Й. в город стали просто-напросто триумфальными. А его явление народу в корчме производило эффект ошеломляющего события, которое магнетизирует публику. На Козефа Й. смотрели, как на настоящего героя, и он понимал это по тысячам, казалось бы, незначительных знаков: улыбка, приветствие, особое выражение лиц, манера корчмаря подавать ему пиво.
«Боже мой, что будет?» — спрашивал он себя, стоило ему вспомнить, что фактически они имеют дело с вольным человеком.
«Сказать им, может быть, правду?» — мучился он.
«Правду! Да что такое правда?» — возражал кто-то в нем самом.
«Правда — это то, во что они
Он перестал заходить к складскому толстячку. Складской толстячок всячески его заманивал, чтобы забить ему голову своими теориями и склонить к примеркам. Но он боялся. Он ужасно боялся, как бы толстячок не закончил, самым реальным образом, шитье цивильного костюма для него. В глубине души Козефу Й. это стало представляться форменной катастрофой. Поэтому он старался избегать складского толстячка. Пропадал то на кухне, находя себе дела, то в городе. Сама мысль, что у него могут отобрать, именно сейчас, его робу заключенного, превратилась в навязчивую идею.
Теперь он боялся и встречи с директором тюрьмы. Ему много раз было говорено, что бедняга Полковник совершенно поправился и со дня на день может позвать его для выполнения последних формальностей.
22
— Вас ждут, — сказал ему как-то утром Ребенок.
— Кто ждет? — спросил он, и голос его был тяжел от черных предчувствий.
— Идемте, — сказал Ребенок.
Козеф Й. не стал повторять вопрос, потому что боялся ответа. Он пошел за Ребенком. Они вышли собственно из тюрьмы и вступили на тропинку, подвергшуюся бомбежке камнями. Миновали два-три внутренних двора, заброшенных и ставших для Козефа Й. такими родными. Направились к мусорным курганам. Ребенок шел на несколько шагов впереди и ни разу не обернул голову посмотреть, как там Козеф Й.
«Сбежать?» — промелькнуло в мозгу у Козефа Й., но он тут же тряхнул головой, как бы отгоняя бредовую мысль.
Ребенок довел его так до обветшалого бассейна, где и остановился. Подошел к краю бассейна и, опустившись на колени, поглядел в воду. Козеф Й. остановился за спиной Ребенка.
— Какая чистая, — сказал Ребенок.
Они пошли дальше. Ребенок взял курс на винные погреба, и Козеф Й. начал подозревать что к чему.
Беглый встречал их у прохода в подвал. На нем был кожаный передник, которым он явно гордился, в руке — мастерок.
— Пришли! — громко сказал он.
Козефу Й. было вполне приятно повидаться с этим человеком. В конце концов беглый не сделал ему ничего плохого. А веселостью лица он напоминал Козефу Й. собственную маму.
— Пришли, — сказал Козеф Й.
Человек отвязал фартук, положил на землю мастерок и потянул Козефа Й. внутрь.
— Я вам кое-что покажу, — сказал он.
Ничего особенного Козеф Й. внутри не увидел. Он поозирался вокруг, потом вопросительно взглянул на человека.
— Я заделал дыры, — сказал человек.
Козефу Й. и впрямь показалось, что тут идет подготовка к зиме.
— Хочу сложить печь, — сказал человек. — Я умею, — добавил он. — И сложу.
Потом поманил его заглянуть за ряд бочек.
— Тюфяки, — сказал он. — Видали?
И плюхнулся на один из тюфяков, чтобы продемонстрировать, какой он мягкий. Козефа Й. как что-то подхлестнуло, и он плюхнулся на другой тюфяк. Человек рассмеялся. Ребенок рассмеялся. Козеф Й. тоже рассмеялся. Тюфяки были сделаны из пластиковых пакетов, набитых сушеными водорослями. Мягкие, они хорошо пахли.