Господин Малоссен
Шрифт:
(Как думаешь, это лучше традиционного шлепка по мягкому месту, в качестве приветствия, а?)
– Итак, – объявляет Жюли. – Старый Иов, отец Маттиаса, назначил меня единственной наследницей той части его состояния, которая касается кинематографа. Вероятно, это самая внушительная фильмотека в мире, Сюзанна. Нам, то есть Маттиасу и мне, кажется, что вы лучше, чем кто-либо другой, сможете распорядиться этим сокровищем, превратив «Зебру» в подобие того, что Маттиас называет храмом кинематографа. Все пленки перейдут к вам. Маттиас уступит их вам за какой-нибудь франк, чисто символически. А программу
Сюзанна, которой, чтобы иметь возможность посвятить себя кинематографу, пришлось полжизни таскаться по школам, преподавая греческий и латынь всяким лоботрясам, эта Сюзанна согласна; но по глазам видно, что она не верит своим ушам.
– Это еще не все, – замечает Маттиас. – Ну же, Жюли, расскажите ей… об Уникальном Фильме… великом творении Иова и Лизль.
– Старому Иову исполнилось в этом году девяносто пять, а его жена Лизль, мать Маттиаса, которой девяносто четыре, сейчас в больнице Святого Людовика спокойно готовится отойти в мир иной. Так вот, семьдесят пять лет кряду они снимали вместе один единственный фильм: Иов отвечал за изображение, Лизль – за звукозапись. Семьдесят пять лет хранить в секрете эту съемку, Сюзанна! Они хотели, чтобы этот фильм был показан только после их смерти ограниченному кругу зрителей, список которых я составляю по просьбе старого Иова с того момента, как он узнал, что Лизль скоро не станет. Показ мог бы состояться на экране «Зебры», а мы уже начали бы подбирать, кого пригласить, как вы к этому относитесь?
Сюзанна относится к этому положительно, нечего и спрашивать.
– Старый Иов поставил одно условие, – продолжает Жюли. – Он хочет, чтобы пленка и, главное, негатив были публично уничтожены по окончании просмотра. Да, таково его видение настоящего «кинематографического события». Уникальный Фильм должен быть показан один-единственный раз. Событие не повторяется. Иов неустанно твердил мне об этом все мое детство.
– То есть это полная противоположность фильмотеке, которую он собирал всю жизнь, не правда ли? Ведь в основе любой фильмотеки лежит принцип повтора, не так ли?
На удивление Сюзанны Маттиас Френкель спешит ответить улыбкой:
– Видите ли, мой старик отец, пожалуй, ненавидит все фильмы своей коллекции. На его взгляд, всё это не произведения искусства, а… скорее… улики.
– Улики?
– Подтверждения деградации кинематографа со времени начала публичного проката, да… в разговорах на эту тему он неистощим.
Сюзанна слушает, Сюзанна благодарит, Сюзанна – сама признательность; однако Сюзанна О’Голубые Глаза совсем не представляет себя в роли захватчицы чужого наследства.
– А как же ваш сын? Вы, помнится, говорили нам, что у вас есть сын, не так ли?
– Барнабе?
Ангел воспоминаний взмахнул крыльями, и на всех повеяло тихой грустью.
– О! Барнабе пошел гораздо дальше своего деда в этой ненависти к кинематографу… Если мой отец посвятил свою жизнь созданию единственного фильма, то Барнабе тратит свою на то, что можно было бы назвать… противоположностью кино.
– Противоположность кино? – восклицает Сюзанна, заливаясь колокольчиком. –
– Может быть, он сам вам это и продемонстрирует… по моим представлениям, он должен быть в Париже… в ближайшее время.
(«Может быть… по моим представлениям… в ближайшее время…» Неуверенные фразы разобщенных семей.) Всем опять стало бы неловко, если бы в этот момент не распахнулась вдруг дверь детской.
– Сюзанна, можно мы все будем спать в «Зебре», вместе с Клеманом? – спрашивает Жереми, указывая на выстроившихся за ним в шеренгу братьев и сестер. – Чтобы сжиться со сценой, понимаешь, это облегчило бы пространственное воплощение!
«Облегчить пространственное воплощение», «сжиться со сценой», вот и пожалуйста… этот умник еще ни строчки своей пьесы не написал, а выраженьица уже по полной форме. Тут его Сюзанна и поймала:
– Лично я не против облегчить тебе «пространственное воплощение», Жереми, но мне кажется, что разрешение на то, чтобы «сжиться со сценой», надо спрашивать не у меня.
Жереми смотрит на меня. Я смотрю на Жереми. Жереми настаивает. Я не сдаюсь. Тогда он смекнул. Поворачивается к маме, а она и говорит:
– Спать в «Зебре», чтобы вам лучше подготовить свой спектакль? Если вы не помешаете Сюзанне, то думаю, это прекрасная мысль.
Вот так, несколькими словами, произнесенными за ужином, к которому она так и не притронулась, мама отстраняется от всей своей семьи, решая жить в одиночестве в доме своего племени, в тоске по своей последней любви, о которой она нам никогда ничего не скажет.
Я ищу взгляд Терезы.
Она же избегает смотреть мне в глаза.
Я думаю о маме.
Потом о Кларе.
Пока могу слезами обливаться…
Клара учила это наизусть несколько лет назад, готовясь к устному экзамену по французскому.
Пока могу слезами обливаться…
Луиза Лабе [4] … Что же там дальше?
…пока могу… пока могу…
Каждая строка – из ее собственной песни о любви.
Пока могу слезами обливаться,
О радости минувшей сожалеть…
4
Строки из сонета французской поэтессы XVI века Луизы Лабе цитируются в переводе М. Гордона.
Да… да, да…
И?.. Дальше, дальше-то что, память дырявая… Катрены заканчивались десятисложным стихом:
Я не хочу найти в земле покой.
В добрый час, мама…
К счастью…
III. СЫН ИОВА
Меня родили из любопытства.
9
Так мы и проводили вечера в ожидании твоего появления. В час расставания, когда гостям уже пора было по домам, мы с Превосходным Джулиусом выходили на пару минут проводить Маттиаса, пока он не поймает такси.