Господин посол

Вериссимо Эрико

Гленда представила себе почерк Пабло. Крупный, размашистый, но четкий; он говорил как будто о благородном, открытом и мужественном характере. Да, жаль все же, что Пабло такой смуглый...

Как он нашел диссертацию? Если работа ему не понравилась, почему он не сказал об этом сразу? Или решил завлечь ее на прием обещанием веселого времяпрепровождения? Неужели он настолько уверен, что его общество будет ей приятно?

Гленда прикинула, в каком из ее немногих платьев лучше пойти в посольство. Пожалуй, больше других подходит черное из тафты... Но она еще не была уверена, что пойдет, она слишком хорошо знала эти сборища.

Множество людей толпятся в зале, толкаются, пьют и стараются перекричать друг друга, не понимая толком, ни что они пьют, ни что говорят. Вот и все развлечение. Нет, она не пойдет! И почему, собственно, она должна идти? Только из-за приписки Ортеги? Они могут обсудить диссертацию в другой раз. Гленда попыталась прогнать от себя образ Пабло. Однако напрасно.

Ортегу, должно быть, мучает какой-то вопрос. Это чувствуется по его лицу. Вопрос или вопросы. Мысль, что он' возможно, несчастлив, вызывала у Гленды желание помочь ему, привлечь к себе, добиться признания. А вдруг Ортега станет ее другом, в котором она так нуждалась. Но так ли это? И должен ли друг непременно быть мужчиной? С ними всегда осложнения. Гленда раскаивалась всякий раз, как принимала приглашение знакомых мужчин сходить куда-нибудь вечером. Восемь из десяти приставали к ней с поцелуями. А половина пыталась затащить ее в постель.

Гленда вынула из кармана пижамы желудочную таблетку и положила ее в рот. Пабло Ортега и... как там дальше? Она не могла запомнить. Все-таки какая кровь течет в его жилах? Индейская и испанская? 0н не был похож ни на индейца, ни на негра... Но мавры занимали Иберийский полуостров в течение столетий. Должно быть, у Пабло мавританская кровь. А мавры - африканцы... Но что ей до происхождения секретаря латиноамериканского посольства? Ни у кого нет чистой крови, люди осквернились телом и душой. Все люди. О боже! Нужно чем-то заполнить еще один вечер. Программы телевидения невыносимы. Почитать книгу? Но теперешние книги тоже полны грязи: гомосексуализм, расовые преступления, злоба, отчаяние. Они написаны либо неграми, либо евреями. А эти расы ненавистны любому белому американцу.

Гленда решила было позвонить приятельница. Но о чем говорить? Она могла бы сесть в машину и поехать покататься вдоль берега Потомака, а вернувшись, принять снотворное и постараться заснуть... И почему бы не принять сразу полсотни таблеток, чтобы заснуть навсегда?

Самоубийство разрешит все ее вопросы. Но была ли эта мысль искренней? Нет. Она убьет себя только тогда, если будет уверена, что внутри нее, подобно ядовитому цветку, разрастается рак.

Гленда еще теснее прижала к животу подушку.

В тот же вечер, около десяти часов, в квартире Клэр Огилви зазвонил телефон.

– Алло! Кто говорит?
– спросила она с досадой, так как пришлось оторваться от любимой телевизионной программы.

– Мишель.

– Что случилось?

– Мисс Огилви, - тихо сказал мажордом, - это совершенно конфиденциально...

– Говорите громче! О чем вы?

– Я попал в затруднительное положение, мисс. Дело касается приема, намеченного на пятницу... Простите, но я не рискнул говорить с вами об этом в посольстве.
– Клэр услышала характерное покашливание мажордома.
– Bien , как вам известно, уже десять лет нашими поставщиками были "Братья Бошан". Солидная фирма, первоклассные продукты, в общем, обслуживание безупречное...

–

Знаю, Мишель, знаю. Но в чем дело?

– Случилось нечто весьма достойное сожаления. На этот раз генерал Угарте вторгся в мою сферу, взял на себя заботы о продуктах и винах для приема и заключил договор с фирмой "Паркер энд Беккер".

– Может быть, на более выгодных условиях?
– предположила Клэр, правда, не очень уверенно. Она не отрывала глаз от экрана телевизора, который приглушила, прежде чем подойти к телефону.

– Какое там, мисс Огилви! На двадцать процентов дороже. И не мне вам говорить, кто положит в карман эти денежки.

– Спокойнее, Мишель. Пострадает от этого лишь казначейство республики Сакраменто. Очень сожалею, но я ничем не могу помочь вам...

– Но, мадемуазель, войдите в мое положение! Я уже договорился с "Братьями Бошан"! C"est calamiteux!

Клэр не терпелось вернуться к телевизору. Она представила себе лицо мажордома: длинный нос нависает над розовыми губами, мигающие глазки смотрят не то просяще, не то злобно.

– Да, Мишель. Действительно, беда! Ведь на этот раз вы теряете свои десять процентов, не так ли?

В тот же вечер, около восьми часов, машина посольства Сакраменто остановилась перед подъездом резиденции посла. Альдо Борелли открыл дверцу машины, из которой вышла Росалия Виванко в платочке, завязанном под подбородком, поднятый воротник пальто закрывал половину ее лица. Она позвонила - Мишель открыл дверь, и Росалия вошла в особняк. Шофер вернулся на свое место, и дама, оставшаяся в машине, приказала ему: "Поезжайте теперь потихоньку в парк Рок Крик". Альдо Борелли повиновался, однако ему стало не по себе... Поведение генеральши за последние недели не оставляло у него никаких сомнений насчет намерений этой толстой коровы, развалившейся на заднем сиденье. Она и надушилась-то, наверное, так, чтобы соблазнить его. Вот влип! А ведь он и не думал изменять жене и мечтал только о том, чтобы подкопить деньжат да выписать из Италии младшего брата... Если бы генеральша была молодой и красивой - другое дело, стоило бы рискнуть, несмотря на генерала, который может застать их на месте преступления.

– Хороший вечер, Альдо!

– Отличный, сеньора.

Итальянец взглянул в зеркало, в котором отражалась пассажирка. Своей дородностью и усиками она напоминала сицилийских и калабрийских женщин. Но у тех обычно высоко развито чувство чести и собственного достоинства. Они хранят верность своим мужьям. В Сицилии и Калабрии бесчестье смывается кровью.

В парке машин было немного. На перекрестке Альдо притормозил.

– Куда прикажете, сеньора?

– Давайте полюбуемся вишневыми деревьями. Поезжайте вдоль берега, потом мимо памятника Джефферсону к обелиску.

Ассоциация, которую вызвал у Нинфы обелиск, была под стать ее настроению. Да, она рискует, но риск этот так приятен. Одна из подруг как-то сказала ей, что охота дает самое острое наслаждение, подстрелить дичь - это уже совсем не то.

– Вы женаты, Альдо?

– Да, сеньора.

– Сколько лет вашей жене?

– Двадцать восемь.

– Она красива?

– Как будто, мадам.

– У вас есть дети?

– Двое, сеньора. Мальчик и девочка.

Нинфа как зачарованная глядела на крепкий затылок молодого итальянца.