Господин посол
Шрифт:
– Жаль, что падре Каталино нет в городе, - сказал Пабло.
– Его вызвал архиепископ в Серро-Эрмосо.
– Для очередного выговора?
– Нет. На этот раз его святейшество как будто собирается использовать сельского священника в качестве эмиссара, чтобы узнать, готов ли Барриос пойти на соглашение с буржуазией.
– А как поживает падре Сендер?
– Исцеляет свои язвы... и чужие тоже, главным образом духовные... В горах я вёл с ним весьма полезные для меня беседы. Странный он человек.
– Странный?
–
Друзья уселись на скамью и стали наблюдать за происходящим на площади: мальчишки играли в мяч, кот заворожённо смотрел на клетку, где сидели два зелёных попугая; женщины, поставив на головы банки из-под керосина, полные воды, спускались по улицам, ведущим к бухте.
– Как твоя голова?
– спросил Годкин.
– Больше не болит. Но... давай пройдёмся.
Они пошли по длинной улице, ведущей к морю. За ними увязался тощий шелудивый пёс. Какое-то время друзья шли молча.
– Ты слышал, что случилось с моим отцом?
– Нет.
– Он умер.
– Когда?
– Две недели назад. Я был тогда "наверху".
– Пабло кивнул в сторону гор.
– Но... как ты узнал?
– Каждый вечер мы слушали радиостанцию Серро-Эрмосо, обычно они нас поливали грязью, но иногда сообщали полезные сведения. Вокруг смерти отца поднялся шум. Радиостанция уверяла, будто он умер от горя, ибо я "связался с революционной сволочью". Они взяли интервью у матери, вынудив старуху подтвердить эту причину смерти. Мать назвала меня убийцей и заявила, что не желает меня больше видеть...
– Это и в самом деле был её голос?
– Без сомнения. И уж разумеется, радиостанция воспользовалась случаем лишний раз назвать меня изменником, человеком без родины и без чести...
– А как ты отреагировал на это?
Пабло пожал плечами.
– Лучше, чем можно было ожидать. Горы обладают какой-то волшебной силой. Наверно, сказывается разреженность воздуха... Там всё воспринимается по-другому, словно видишь мир в ином ракурсе... И люди кажутся иными. Но, разумеется, смерть отца меня огорчила.
– Надеюсь, ты не взял на себя вину, которую тебе хотят приписать? Ведь ты мне сам говорил, что у твоего отца сердце было не в порядке, ещё когда ты ходил в коротких штанишках. Теперь представь себе человека такого духовного склада, который был у дона Дионисио, вынужденного из страха перед коммунизмом поддерживать отвратительное ему, преступное и продажное правительство Карреры. По-моему, это противоречие грызло его изнутри и в конце концов убило. А сейчас они хотят сделать тебя козлом отпущения. Ты не должен идти на это.
Годкин заметил, что Пабло время от времени осторожно оглядывается, а когда они остановились перед витриной с дешёвыми пластмассовыми безделушками, Пабло пробормотал:
– Взгляни направо. Видишь типа в
– Но зачем?
– Думаю, его послал Валенсия, который хочет знать, куда мы пошли, что будем делать, а если можно, то и о чём будем говорить.
– Ты хочешь сказать, что он тебе не доверяет?
– Да. О себе я расскажу тебе после. А сейчас давай подловим шпика.
Они завернули за угол, и Пабло, схватив друга за руку, заставил прижаться, как и он сам, к стене. Годкина это забавляло. Послышались шаги, и они увидели следившего за ними человека - низкорослого индейца. Наткнувшись на Пабло, он от удивления замер, перестав даже дышать.
– Почему ты ходишь за нами?
– крикнул Ортега, приближаясь к солдату, словно хотел его ударить.
– Кто тебе поручил слежку?
Тот вытянулся и пробормотал:
– Но... господин капитан, я просто прогуливаюсь...
У Пабло затрепетали ноздри, он мерил солдата гневным взглядом.
– Передай тому, кто тебя послал, что он зря теряет время. А сейчас прочь с моих глаз!
Солдат растерянно отдал честь и торопливо зашагал по улице. Годкин улыбнулся, и Пабло, продолжавший какое-то время оставаться серьёзным, вдруг рассмеялся, посмотрев в глаза товарищу.
– Послушай, Билл, ты ни в коем случае не должен упоминать об этой сцене в своих статьях. Я ещё многое тебе расскажу, но при одном условии: ты дашь мне слово, что разговор наш будет сугубо конфиденциальным, не подлежащим опубликованию.
– Ладно, даю.
– Тогда пойдём съедим чего-нибудь. Я знаю в конце этой улицы одну таверну, где превосходно готовят рыбу. Обстановка там убогая, но нам полезно отдохнуть после однообразия североамериканских кафетериев и закусочных с их сутолокой, пластмассой, хромированным металлом и дневным освещением. Да, кстати, об освещении, у нас экономят электроэнергию, поэтому придётся обедать при свечах.
– Вот и превосходно!
В бледном небе над вершиной Пико-де-ла-Калавера мерцала вечерняя звезда. Где-то недалеко поднимался голубой дымок, в воздухе пахло патокой.
– Этот запах напоминает мне детство, луга Канзаса...
– сказал Годкин, - родной дом, мать, жарящую пирожки, отца, сидящего на веранде с газетой.
– А мне он напоминает Пию и наши свидания в садах Эдема.
Название таверны - "Печальная сирена" - крупными зелёными буквами было написано на побелённой известью стене. Друзья заняли столик в углу маленького зала, у окна, выходящего в бухту. Годкин огляделся: стены и пол были покрыты циновками. На потолочных балках висели сети и пустые винные бутылки. На кухонной двери маслом была изображена толстая сирена с золотой чешуёй и розовой грудью, с закрытыми глазами возлежащая на пустынном берегу, - творение местного художника-примитивиста, как объяснил Пабло.