Господин посол
Шрифт:
В зале никого, кроме них, не было. Толстый седой и смуглый мужчина с усами, как у турка, подошёл спросить, чего желают господа. Узнав Пабло, он пожал ему руку и шумно выразил радость, что видит его здесь.
– Это мой старый друг Макарио, хозяин таверны. Макарио, дай руку мистеру Годкину. Он гринго и журналист. Сегодня интервьюировал генерала.
– Что будете есть?
– спросил хозяин таверны.
– Мы полагаемся на тебя, - сказал Пабло.
– Принеси нам для начала своих креветок, а потом хорошей рыбы и, разумеется, вина, хлеба и сыра.
Годкин
Пабло указал на белый дом в конце улицы, стоящий недалеко от берега.
– Здесь жил мастер Наталисио.
– Жил?
– удивился Годкин.
– Да. Он погиб на прошлой неделе во время решающей атаки на город.
– Как?
– Шальная пуля. Он сидел у своего крыльца и работал, не обращая внимания на стрельбу.
– А где его сыновья?
– С нами. Они хорошие солдаты.
Годкин продолжал смотреть на бухту.
– Мне не терпится услышать твою историю, - сказал он после короткого молчания.
В таверну вошли двое и уселись за стол возле двери. Судя по всему, это были рыбаки.
– Пообещай мне ещё раз, что никому не расскажешь о том, что сейчас услышишь.
– Обещаю.
– Хорошо. Как ты знаешь, я почти без затруднений добрался до расположения войск Барриоса. Вечером я приземлился на посадочной площадке нашей плантации и той же ночью с проводником-пеоном, пройдя через заросли сахарного тростника, поднялся в горы с оружием и боеприпасами, которые сумел добыть.
– А как тебя принял Барриос?
– Сначала с некоторым недоверием. Но у него не было другого выхода. Он сделал меня секретарём бригады в звании капитана, и в этом, надо признать, есть что-то смешное. Капитан Ортега!
– Звучит неплохо.
– Но ни с чем не сообразно.
– Почему? Впрочем, продолжай.
Они решили, что благоразумнее будет говорить по-английски. Зал понемногу наполнялся, среди посетителей были и военные. Кто-то громко потребовал света, и хозяин зажёг на каждом столе свечу, вставленную в горлышко бутылки.
– С вершины Сьерры, - продолжал Пабло, - революционные штурмовые отряды нападали на окраины города и федеральные патрули. Происходило это обычно по ночам, и я оставался с шефом. В мои обязанности входило не только составлять приказы, но и вести своего рода дневник. Как ты можешь себе представить, эта удобная должность писаря не очень пришлась мне по душе. Я был в полной безопасности, пока мои товарищи рисковали жизнью и даже погибали...
– В конце концов, - прервал его Годкин, - ты приехал сюда не затем, чтобы умереть. Или я ошибаюсь?
– Нет, разумеется.
– Что же произошло между тобой и Валенсией?
– Поскольку я интеллигент, сын помещика и к тому же дипломат, он с первого же дня отнёсся ко мне с подозрением и недоброжелательством, которое я ощущал ежеминутно.
Стало совсем темно. Звёзды сияли над городом, над горами и морем.
– А что за человек Барриос?
– Вне всякого сомнения, он одарён. Мне известно одно доказательство его преданности
– Пабло сжал руку друга.
– Повторяю, Билл, мой рассказ сугубо конфиденциален.
Годкин кивнул.
– А Валенсия?
– Он идеолог, мозг революции. Превосходно знает, как вести партизанскую войну. Умелый и хладнокровный организатор. Знает, чего хочет, и добивается цели... не считаясь со средствами.
– Как он относится к генералу?
– Барриос для него флаг корабля, но у руля-то стоит он, Валенсия, использующий этот флаг для своих целей.
– А каковы они?
– спросил Годкин, повинуясь профессиональной привычке, хотя заранее знал ответ.
– Во-первых, свергнуть правительство, а потом увести революцию влево.
– И ты думаешь, Барриос пойдёт в этом направлении?
Пабло пожал плечами.
– В конце концов он окажется между двух огней. С одной стороны, дьявольская изворотливость Роберто Валенсии, а с другой - всем известная неуклюжесть госдепартамента. К тому же Барриос уважает Валенсию и восхищается им, прислушивается к его советам. Валенсия же, подобно скульптору, лепит идеальный образ спасителя народа, мессии. Он внушает это Барриосу, и тот изо всех сил старается не подвести своего создателя. Уже в горах Барриос стал меняться, менялись его слова, поступки, взгляды.
Хозяин принёс дымящееся блюдо креветок, плавающих в жирном оранжевом соусе, большую бутыль вина и тарелку с ломтями козьего сыра и домашнего хлеба. Друзья принялись за еду.
– Валенсия пока нуждается в Барриосе, - продолжал Ортега.
– Ведь крестьяне его обожают. За несколько месяцев революции вокруг фигуры генерала родились легенды. Среди простых людей ходят истории о чудесах, сотворённых Барриосом: например, будто бы достаточно прикосновения его пальцев - и больной исцелён, ещё рассказывают, что Барриоса одновременно видели в трёх местах, весьма удалённых одно от другого: в горах Сьерры, в Оро Верде и в Парамо. И всё это благодаря его чёрной бороде, придающей ему сходство с Хуаном Бальсой, которого народ считает святым.
Годкин смотрел на носовой фонарь лодки, входившей в бухту.
– Когда ты и Валенсия начали не ладить друг с другом?
– Как я тебе уже говорил, едва я появился в бригаде, он проникся ко мне недоверием. А в один прекрасный день часовые задержали крестьянина совсем близко от нашего лагеря. Будто бы это был солдат пятого пехотного полка, который пришёл с заданием убить Барриоса. Впрочем, это так и не удалось установить.
– Он был вооружён?
– У него был мачете, но у какого крестьянина его нет? Валенсия решил расстрелять его без суда. Я протестовал, Валенсия назвал меня "сентиментальным мещанином" и заявил в присутствии других офицеров, что такие люди, как я, не готовы к революции ни физически, ни морально.