Господин посол
Шрифт:
Несколько дней спустя Ортега и Годкин, пообедав, гуляли по вечерним улицам Серро-Эрмосо, когда услышали передаваемое по радио сообщение о том, что Габриэль Элиодоро Альварадо выписан из госпиталя и в ближайшее время предстанет перед революционным трибуналом.
– Ты знал об этом?
– спросил Билл.
– Да. Со вчерашнего вечера. Последнее время я много думал о нём...
– Неужели ты полагаешь, что ответствен и за его судьбу?
Они вошли в бар выпить кофе.
– Я уже принял
Годкин закурил трубку, выпустил дым и взглянул на друга.
– Зачем?
– Не знаю. Просто так.
– Нет, не просто. Ты хочешь что-то доказать. Но кому и что?
Пабло пожал плечами. Барменша, смуглая девушка с большими глазами, подведёнными синим карандашом, кокетливо улыбнулась, ставя чашки с кофе на мраморную стойку.
Пабло залпом выпил горячий кофе и сморщился, так как забыл положить сахар.
– Что ты скажешь о моей идее?
– Она может стать самоубийственной. Особенно после твоего разговора с Валенсией.
– Ну и пусть! Пей кофе, и пойдём в кино.
На следующее утро Пабло удалось повидать Барриоса и сообщить ему о своём решении защищать Габриэля Элиодоро.
Барриос внимательно выслушал его.
– А вы подумали о том, что это может вам повредить?
– Да.
– Публично защищать такую сволочь, как Габриэль Элиодоро, - отвратительная и неблагодарная задача. Я удивлён тем, что вы добровольно вызвались на это грязное дело.
– Немного подумав, он добавил: - Никто не поймёт вас.
– Знаю.
– Ваше положение может значительно ухудшиться.
– Это меня мало интересует.
– Но я надеюсь, что вас по крайней мере интересует революция!
– Разумеется.
– И вы считаете, что, защищая Габриэля Элиодоро, поможете нашему делу?
– А вы, генерал, как считаете: имеет Габриэль Элиодоро право на защиту или нет?
– запальчиво спросил Пабло.
– Имеет, хотя и не заслуживает этого. Мы хотели дать ему профессионального адвоката, но раз вы настаиваете...
– Настаиваю.
– Надеюсь, впоследствии вы не станете оправдываться тем, что вас заставили взять на себя эту щекотливую роль.
– А разве мне придётся оправдываться?
– Ещё один вопрос. Вам известно, кто будет на этом процессе прокурором?
– Нет.
– Сам Роберто Валенсия. И знайте, он будет беспощаден. Не исключено, что когда вы кончите свою речь, прокурор попросит слова и сотрёт в порошок не только преступника, но и вас.
– Могу я быть откровенным, генерал? От Роберто Валенсии можно ждать многого: ума, мужества, стойкости... только не пощады.
– Вы критикуете нашего товарища?
– Хочется верить, что мы ещё не обожествляем вождей революции, а значит, от критики они не ограждены...
– Вы отдаёте себе отчёт, насколько опасен такой образ мыслей?
– Да, но иначе думать я не могу.
Мигель Барриос
– Хорошо! Я скажу председателю трибунала, что не возражаю против вашей просьбы защищать своего друга Габриэля Элиодоро Альварадо.
– Должен внести ясность: Габриэль Элиодоро не является моим другом.
Мигель Барриос нетерпеливо хрустнул пальцами.
– Пусть так, капитан! Можете идти.
В тот же день Пабло Ортега получил разрешение переговорить со своим подзащитным, находившимся в казарме 2-го пехотного полка под охраной двух автоматчиков. Квадратная комната оказалась просторнее и светлее, чем Пабло ожидал. Тусклый свет этого душного облачного вечера проникал сквозь зарешеченные окна, выходившие во внутренний двор казармы.
Переступив порог, Пабло Ортега услышал голос, которому старались придать бодрость.
– Входи, входи, господин первый секретарь!
Габриэль Элиодоро встал с железной кровати и протянул Пабло руку. Тот, поколебавшись секунду, пожал ладонь своего бывшего шефа.
– Не смущайся, Пабло, от меня воняет. Почти неделю я не мылся и не менял белья. Парикмахер не приходил уже три дня...
– Он провёл ладонью по щекам, заросшим седой щетиной, и рассмеялся коротким, сиплым смешком, похожим на хрип.
– Помнишь то апрельское утро, когда я вручал верительные грамоты президенту Эйзенхауэру? Ты ещё сказал тогда, что я слишком сильно надушился...
– Он указал на свою пропотевшую грязную рубаху, свои измятые, покрытые пятнами холщовые брюки и пробормотал: - Как видишь, всё переменилось. Но ничего, такова жизнь. Садись, дружище!
Пабло придвинул стул к койке Габриэля Элиодоро. И пока бывший посол жаловался на плохую еду, грубое обращение охраны, которой было запрещено говорить с заключённым, на жару, на горниста и барабанщика, раздражавших его, Ортега рассматривал человека, жизнь которого он попытается спасти.
Габриэля Элиодоро трудно было узнать. Он очень похудел, его опухшие, утратившие прежний блеск глаза говорили о бессонных, беспокойных ночах. В голосе не было слышно властных нот, а бронзу его индейского лица покрыла зелёная плесень усталости и страдания. Особенно потрясли Пабло совсем седые волосы Габриэля - перед ним сидел человек, которому можно было дать шестьдесят лет.
– Ни слова, Пабло. Я знаю, что ты думаешь. За последние недели я постарел лет на двадцать. Когда в больнице я посмотрелся в зеркало, я не узнал себя. Но ничего. Я буду выглядеть иначе, когда меня побреют, подстригут и дадут мне приличную одежду. Перед этим дерьмовым трибуналом я хочу стоять с высоко поднятой головой. И если они думают, что я буду просить пощады и лить слёзы, то ошибаются!
Он сел на кровать, поднял штанину и показал грязный бинт на колене.
– Они чуть не отрезали мне ногу. Рана до сих пор болит, но постепенно заживает. Да! Когда состоится суд?