Господин Пруст
Шрифт:
Несомненно, Леон Доде содействовал ему, но при всей экспансивности его темперамента он оказался далеко не единственным — Рони Эне тоже не скрывал своих симпатии к г-ну Прусту. Это отнюдь не было простым совпадением. Леон Доде искренне восхищался его книгой и, обладая бойцовским характером, сразу же встал на сторону своего друга.
После получения премии г-ну Прусту полагался, естественно, весь букет сплетен и пересудов по поводу голосования жюри. Он, например, рассказывал мне, что во время обсуждения Леон Доде страшно рассердился на сторонников Доржелеса, которые протестовали
— Похоже, с Леоном Доде случился настоящий припадок ярости, — рассказывал мне г-н Пруст, — и он стал кричать: «Вы даже не знаете завещания Гонкуров. Я принесу его и извольте прочесть. Там ничего не сказано про возраст, а говорится лишь о молодом таланте. Это как раз случай г-на Пруста. Еще раз повторяю — он опередил свое время на сто лет».
И Рейнальдо Ан одним из первых настаивал на том, чтобы он выставил свою кандидатуру.
В конце концов «Девушки в цвету» победили «Деревянный крест» шестью голосами против трех.
Это произошло 11 декабря, премия присуждалась часов в пять-шесть вечера, когда у нас день еще только начинался. В дверь позвонили. Я пошла открывать и увидела на лестнице человека, который представился как Гастон Галлимар. Вместе с ним пришли еще двое: Жак Ривьер и Тронш. Галлимар был в страшном возбуждении и торжественно провозгласил:
— Полагаю, вам известно, что г-н Пруст получил Гонкуровскую премию?
Но откуда мы могли знать? У нас уже давно не было телефона и вообще никаких связей с миром. Даже приятели слишком уважали привычки г-на Пруста, чтобы беспокоить его во внеурочное время даже ради такого известия.
Я сразу с восторгом сообщила ему об этом. Клокотавший от нетерпения Галлимар тут же заявил:
— Мне абсолютно необходимо видеть г-на Пруста и незамедлительно.
Стоявшие за ним Жак Ривьер и Тронш были сдержаннее и не произнесли ни слова.
Я ответила Галлимару:
— Хорошо, сударь, пойду предупредить г-на Пруста.
Он уже проснулся, произвел окуривание и выпил свой кофе. У нас было условлено, что я могу входить без вызова в случае какого-нибудь экстраординарного известия. Войдя в комнату, я увидела его спокойно лежащим на подушках и, по всей очевидности, медленно готовящимся к новому дню.
— Сударь, очень важное известие, вам будет очень приятно... Вы получили
Гонкуровскую премию!
Он смотрит на меня и произносит только одно слово:
— Да?
Как будто для него это совершенно безразлично, хотя я прекрасно знала, что в глубине души он обрадовался. Но у него было всегда так — он владел собой в любых обстоятельствах и никогда не выходил из равновесия.
— Да, сударь. Пришел г-н Галлимар вместе с г-ми Ривьером и Троншем. Он страшно возбужден и желает немедленно видеть вас.
— Нет, это невозможно, дорогая Селеста, так и скажите. У меня нет ни малейшего желания. Может быть, позднее... да, часов в десять... может быть...
— Но, сударь, похоже, у него какое-то
— Нет, Селеста, скажите г-ну Галлимару, что я бесконечно благодарен ему за визит, но совершенно не в состоянии принять его. Пусть приходит в десять вечера... или завтра...
Возвращаюсь с этим к Галлимару, и он начинает возмущаться:
— Но это просто невозможно, я же говорю, мне непременно нужно его видеть. У меня важнейшее дело! Он просто не отдает себе отчета! Сегодня вечером я должен поездом двадцать один час нестись в Довилль, чтобы запустить тираж. Иначе катастрофа, у нас не хватает книг! Умоляю вас, я должен его видеть, нельзя терять время... Объясните ему, он вредит сам себе.
Снова иду к г-ну Прусту:
— Сударь, он настаивает. Кажется, ему сегодня нужно на поезд, чтобы уладить дела с тиражом и бумагой. Похоже, у него и в самом деле трудное положение. Надо бы принять его.
Он не отвечал, и я продолжала:
— Прошу вас, сударь, сделайте над собой усилие. Г-н Пруст вздохнул и улыбнулся:
— Хорошо, пусть войдет... но только на минуту и один. Я впустила Гастона Галлимара, и это был тот единственный раз, когда его принял г-н Пруст. Впрочем, Жаку Ривьеру и Троншу не пришлось долго ждать — разговор оказался непродолжительным. Когда дверь за тремя визитерами затворилась, г-н Пруст позвонил мне. Он выглядел очень довольным.
— Прекрасно. Дорогая Селеста, я разобрался с г-ном Галлимаром, и мне остается только сказать вам... Вполне возможно, теперь начнутся звонки в дверь, меня все-таки найдут. Я не хочу никого принимать. Особенно журналистов и фотографов... Это опасные люди, он во все суют свой нос. Гоните всех прочь.
И добавил с улыбкой:
— Если вас будут расспрашивать, ни слова.
Приказ был скрупулезно исполнен. Ни один журналист или фотограф не проник в квартиру на улице Гамелен.
Нет никакого сомнения, что он был очень доволен Гонкуровской премией, хотя и не показывал этого. В тот же день или немного позднее он объяснил мне:
— Видите ли, Селеста, есть великое множество литературных премий для награждения и поощрения писателей. Даже неизвестно сколько. Но значительных совсем немного, ради которых стоит беспокоиться. Это «Фемина» и большая литературная премия Французской Академии. Однако даже они ничего не стоят рядом с Гонкурами. Сегодня это единственная настоящая премия, потому что ее присуждают люди, понимающие толк в романах и их достоинствах.
Он был очень горд этой наградой и полученными поздравлениями, в том числе и от тех трех членов жюри, которые до самого конца отстаивали Доржелеса. И получилось, как будто он был избран единогласно.
Больше всех его тронула знаменитая актриса Режан, которой он восхищался чуть ли не с десятилетнего возраста, когда впервые увидел ее на подмостках. Через своего сына Жака Пореля, поклонника г-на Пруста, она спрашивала, какой подарок был бы ему приятен в память о премии. Он попросил ее фотографию в костюме Сагана, роль которого она блистательно исполняла в ревю театра «Эпатан». Когда Жак Порель принес этот подарок, он, по обыкновению, объяснил мне все связанные с ним подробности.