Господин штабс-капитан
Шрифт:
– Прекрасно, подпоручик. Я вижу, что Вы нас не обманываете. Штабс-капитан Рихтер подтвердил ваши показания. Он утверждает, что согласие на участие в так называемой «игре» вы выразили обоюдное.
Ротмистр позвал дежурившего у дверей стражника – унтер-офицера в зеленой форме и с характерными погончиками чёрного сукна с оранжевым кантом, поверх которых свисали плечевые шнуры из оранжевого шнура с двумя посеребренными гомбочками.
– Проводите, пожалуйста, господина подпоручика к коменданту и передайте ему этот пакет, - Вознесенский отдал в руки полицейского стражника опечатанный бумажный пакет, на котором твердым почерком было что-то написано.
Минский встал и, скрестив руки за спиной, последовал за полицейским унтером. Когда
– А теперь, если это не является тайной, скажите мне, как так получилось, что с помощью моего офицера вы раскрыли шпионскую сеть?
– Простите, Станислав Максимович, но всего я рассказать не могу! Скажу только, что у нас имелись некоторые подозрения относительно подпоручика Морозова, но оснований его проверить не находилось. Благодаря его смерти мы получили возможность обыскать его квартиру и внимательно осмотреть вещи, принадлежащие ему. Уже этого было достаточно! Морозов собирал сведения о наших войсках, о планируемых наступлениях, перебросках частей, новых поступлениях вооружения и подкреплений. Все сведения документировались и передавались австрийскому командованию через связных. Одного из них нам удалось сегодня утром задержать. Он признался в своей шпионской деятельности и дал свидетельства на некоторых других шпионов, действующих в наших частях.
– Тогда выходит, что подпоручик Минский помог контрразведке?
– Выходит, что помог…
– В таком случае разве заслуживает он наказания?
– Хм… я понимаю, куда Вы клоните! И в какой-то мере согласен с Вами…, но в данный момент отпустить подпоручика я не могу… по нескольким причинам… - Вознесенский потер свой затылок и перешел на шею – явный признак того, что он напряженно думает.
Я терпеливо ждал его решения. Наконец он спросил меня, когда нас отправляют на передовую.
– Не знаю точно. Думаю дня через два…
– Хорошо, я уточню это, - он все еще не решился на что-то, но вот-вот был готов принять решение. – Ладно! За день до выступления я отпущу Минского. Поймите меня, штабс-капитан, не могу я сейчас же его отпустить! Во-первых, не поймут остальные офицеры, и это может спровоцировать дальнейший нигилизм. Во-вторых, нами еще не арестованы другие участники шпионской сети, а освобождение Минского наведет их на мысль о том, что мы их деятельность накрыли. Они попытаются скрыться. Так что, пока Вам придется обойтись без вашего офицера. Справитесь?
– Справимся!
– Тогда не смею больше Вас задерживать… - Вознесенский встал, я последовал его примеру и надел фуражку, потом пожал протянутую мне руку ротмистра. – Да! И еще! Я попрошу Вас никому не рассказывать то, что стало Вам известно!
– Разумеется!
– пообещал я.
ГЛАВА 21.
За день до.
Минскому чертовски везло. Он сыграл превосходно два «мизера» и одну «восьмую», быстро закрыв свою «пульку», перешел играть на «вистах». Мне и Тимофееву не везло. Карта не шла и моя «гора» быстро росла, не говоря уже о «горе» Тимофеева.
– Минский! Уж не продали ли Вы душу? – шутливо, но при этом, злясь на него, спросил я.
– Нет! Я читал «Пиковую даму» и знаю, что можно получить в итоге, - отшутился подпоручик.
– Прапорщик! Что ж Вы делаете! – воскликнул я, увидев, что Тимофеев бьет мою даму, не давая разыграть «марьяж» и таким образом оставляя меня без, казалось «железной» взятки.
– Извините, Станислав Максимович…Я же говорил, что плохо играю…
– Без одной, господа! – подытожил Минский.
– Это точно, - вздохнул я, собирая карты для новой раздачи.
Первый снаряд разорвался где-то за нашим блиндажом, шагах в ста. Он пролетел со свистом над окопами и своим появлением открыл начало артиллерийского обстрела наших позиций. Игры закончились. Второй снаряд противно пропел вслед за первым в секундную разницу и взорвался уже не так далеко. Австрийцы пристреливались.
– С Вашего разрешения, господа, доиграем позже! – сказал он нам.
– Господа! Все в расположения ваших подразделений! По возможности прошу всех укрыться на время обстрела в землянках и перекрытиях, – скомандовал я.
– Есть! – ответили командиры взводов и покинули блиндаж.
Я никак не мог привыкнуть к ведению современной войны. Находясь далеко от нас, австрийцы безнаказанно уничтожали противника и его оборонную структуру, оставаясь при этом в полной безопасности. Снаряды рвались кучно, но не совсем точно. Только несколько из них легли прямо в окопы. Хорошо, что я приказал занести пулеметы в укрытие. Теперь помимо «максима» у нас в руках оказался еще и вражеский «шварцлозе», с приличным боекомплектом. Тимофеев удачно бросил гранаты, поскольку те совсем не повредили пулемет. После того, как мы захватили окопы, опасаясь артиллерийского обстрела, я заранее приказал солдатам занести пулеметы и установить их на боевых позициях только тогда, когда противник пойдет в атаку.
Гул летящих снарядов и сотрясание земли при их взрывах только поначалу беспокоят солдата. Уже через десять минут к ним привыкаешь и уже сидишь на дне окопа или в землянке, считаешь взрывы, думаешь о чем-нибудь приятном. Солдаты закурили и то там, то тут над окопами поднимались облачка табачного дыма.
– Григорьев! Оставь покурить.
– Тебе вредно!
– Не! Мне вредны только осколки и пули!
– А снарядов у них не в пример нам – много! Не жалеют!
Артподготовка длилась около часа. Она прекратилась так же внезапно, как и началась. Результатом ее стало трое убитых и двое раненных. Солдаты перетащили убитых в полуразбитую землянку, а раненных уложили в командирском блиндаже.
– Пулеметы на позиции! – приказал я, и нижние чины под руководством Тимофеева и Минского установили их в направлении ожидаемой атаки, разнеся друг от друга на сотню шагов.
Рота рассредоточилась по всей длине окопов. Все замерли в ожидании чехов. Напряжение повисло в воздухе. Мы все понимали слабость и уязвимость нашего положения. Как могли сорок человек противостоять превосходящему по численности и силе противнику. Связь с полком у нас отсутствовала. Подкрепления ждать не приходилось. Конечно, если Сенцов с ранеными благополучно доберутся до расположения батальона, то он доложит о взятии нами позиций чехов и о нашем бедственном положении. А коли не дойдут? Коли у комбата не окажется сил помочь нам?! Если Радзюкевич не пришлет подмогу, то нам не устоять. Это понимали все. Однако, внимательно вглядываясь в лица солдат и офицеров, я замечал их решимость умереть, но не оставить захваченных позиций. Боевой дух был на небывалой высоте. Но перед моими подчиненными стояла менее сложная задача, чем передо мной. Они выполняли мой приказ и ждали от меня мудрости. А мне же в тот момент приходилось исполнять приказ комбата, отданный им раньше и не учитывавший сегодняшней обстановки. Проще всего выполняя приказ погибнуть. Но, рассуждая трезво, в итоге я, как командир уничтожил бы свою роту и потерял бы позиции, так и не выполнив приказ командования. Где та довольно тонкая грань между беспрекословным выполнением приказа и разумным поведением думающего командира, принявшего решение о временном отступлении? Где граница между разумной осторожностью и бездумным героизмом? Когда отступление превращается в трусливое бегство, а когда оно становиться единственно правильным решением? Я чувствовал, что если вовремя не прикажу отступления, то мы все, как один умрем на этой высоте. Я перекрестился и решил, что Господь меня наставит на путь истинный, в нужный момент он озарит мое сознание. Все в руках твоих, Господи! Разуми меня, дай совет в нужную минуту… - мысленно возносил я молитвы к небу.