Господин следователь 9
Шрифт:
Недоговаривает. Ладно.
Итак, у нас имеется подозреваемый. Никита Николаевич Мещеряков, бывший офицер, имеющий ранение.
Конечно, он может оказаться и не Никитой, и не Мещеряковым, и не бывшим офицером. И шрам мог получить совсем иным способом. Но, примета хорошая.
Допустим, у Мещерякова имеется причина убить отставного генерала. Почему так странно? Повесить решил? Почему не предложил генералу застрелиться? Или просто — пришел, застрелил и уехал? Ищи его потом.
Но Мещеряков пожелал повесить генерала, да еще и устроить ему гражданскую казнь. Что такого совершил генерал?
Как
Приехал, сориентировался в ситуации, решил наняться на службу, а чтобы убрать бывшего камердинера, одарил того деньгами, сочинил историю. Через месяц повез генерала в Череповец. Зачем было ждать? Зачем все так усложнять? Не проще ли было генерала повесить в деревне? Сучков в лесу хватает, а урядник бы точно все списал на самоубийство. Может, я бы посмотрел материал в канцелярии исправника, а может и нет. А если и посмотрел бы — ну, что такого? Положено офицерам да генералам стреляться, но и так бывает, что вешаются или режутся. Майборода, который выдал властям Пестеля, дослужился до чина полковника, потом зарезался. А Калиновский повесился.
Но генерал не повесился, а его повесили. Такую штуку одному сделать сложно. Напарник нужен. И девочка в Подмонастырской слободе видела двух мужиков.
— Яков, а кто еще был?
— Где?
Хотелось ответить — где, но сдержался. Прикидывается старый хрен. Взял себя в руки, уточнил свой вопрос:
— Кто еще приехал вместе с Никитой Мещеряковым и генералом?
— Никого больше не было. На карете почтовой приехали, вышли и в дом пошли. Вот вам крест! — выпалил Яков и судорожно закрестился.
Очень не люблю пугать, а придется.
— Яков, ты в тюрьму хочешь на старости лет? Или на каторгу? Я знаю, что генерала убивали два человека. Один — это Никита Мещеряков. А кто второй? Ты?
Глава 14
Если…
Из городской усадьбы покойного Калиновского я уходил донельзя раздосадованный. Как только принялся допытываться о втором потенциальном убийце, старый лакей, что называется, «пошел в отказ». Уперся рогом, увещевания не действовали. Стоял на своем, словно английский шпион в русской контрразведке. Мол, приехал барин с камердинером, больше никого не было, вот и весь сказ. А коли его благородие хочет его в тюрьму посадить — на то его, то есть, моя воля. Но на святом Евангелии готов поклясться — ничего не видел, ничего не слышал.
И что тут поделать? Не тащить же на самом деле старика в тюрьму. Потащил бы, но не придумал, за что. Нет даже намека на соучастие, на недоносительство. За то, что именует благородием вместо высокого благородия, за это в тюрьму не сажают.
Конечно, если дело до суда дойдет, Якову придется клятву на Библии давать, но кто из свидетелей, ожидающих суда, о тех клятвах думает? Все думают — авось, пронесет.
Я сухо кивнул, показывая Якову, где ставить крестик (он еще и неграмотный), собрал свои бумажки, зашпилил чернильницу.
— Ваше благородие, а со мной-то что будет? — спросил Яков.
— В смысле — с тобой? — не понял я. — Будет суд, придется тебе на Библии присягу давать. (А вот будет ли?)
Яков вытер нос кулаком и философски заметил:
— Тюрьма ничего, там хотя бы кормить станут. А коли не посадят?
Ишь ты, тюрьмы не боишься, а того, «второго», боишься? Не удержавшись, пугнул:
— И преступники могут на тебя показать. Вдруг-де ты соучастник? Тогда посадят. А не посадят, станешь жить дальше, вот и все.
— А жить-то где?
— Мне-то откуда знать? — удивился я. — Наверное, там же станешь жить, где живешь.
— А коли новые хозяева меня прогонят?
А, так вот оно в чем дело. Яков, когда увидел бывшего генерала в петле, не о хозяине переживал, а о себе.
— Прогонят, их право. Так и уйдешь куда-нибудь, — беззаботно отмахнулся я. — Наверняка что-нибудь да скопил. На свой дом не хватит, так квартиру будешь снимать или угол. Станешь у кого-нибудь двор сторожить, дрова колоть. Не ты один такой.
— Так откуда скопить-то? — тяжко вздохнул старик. — Если и наскребу, так рублей пять, не больше. Какой-такой дом? И угол-то снять на пару месяцев только. Я ж не камердинер, и не кухарка. Мне жалованье не платили.
— Как это, не платили жалованье? — удивился я.
Ладно бы, мальчонкой на побегушках был, которого мастеровые берут за харч и за крышу, с перспективой дать пареньку профессию. Даже крестьянским девчонкам, нанимающимся в няньки, что-то платят — не то два рубля в месяц, не то три. Тоже зависит, на каких условиях девку нанимали. Но здесь-то Яков и дворецкий, и сторож, и истопник, и разъездной лакей.
— Повелось так, — пожал плечами старик. — Как меня взяли при прежних господах, так и живу. Какое жалованье дворне? Отец с матерью рады-радехоньки были, что меня в комнатные мальчонки определили, у них без меня шестеро, а земли нет. Теперь-то померли все. А за что мне жалованье платить? Одет, обут, крыша над головой есть, кормят, а что еще? И господа Петраковы мне жалованье не платили, и господин генерал. Перепадало иной раз — на Рожество там, на именины, так я и сапоги покупал, и валенки. А помоложе был, — хихикнул старик, — так девкам гостинец надо купить было.
— Подожди, но это при крепостном праве было. А вольную дали? — недоумевал я.
— А на что мне вольная-то? — вскинул старик бороденку, а физиономия у него вытянулась. — Вольным-то самим обо всем думать надо, самим о себе заботится, а тут хозяин с хозяйкой. Как скажут — так я и сделаю. Как волю-то дали, так прочая дворня разбрелась, кто куда. Кто на земле осел, хлебопашествовал, кто на работу ушел. Один вон, говорят, в люди выбился, купцом стал. А мне, как крепостное право отменили, почти пятьдесят было, куда же податься? Думал, что на мой век хватит, до самой смерти тут проживу, при господах. А они взяли, да и уехали, а меня в Питер и брать не стали — мол, куда тебя старого с собой тащить? А мы и сами немолодые. Спасибо, что господин генерал дом купил, и имение, так я при нем и остался. А теперь-то что? Когда дом купят, да и купит ли кто?