Господин следователь 9
Шрифт:
Я смотрел на старика и мне отчего-то вспомнился лакей Фирс из «Вишневого сада», забытый своими хозяйками после продажи сада.
Наверняка, мой московский знакомец Антон Павлович сам сталкивался с бывшими дворовыми людьми, не сумевшими себя найти в новых обстоятельствах. Кстати, почему-то я об этом никогда не задумывался. Ладно, если дворни человека три, пять. А если их сто? Двести? Куда они потом подевались? В принципе, дворня, оставшаяся без господской опеки, потенциальная угроза для общества. Наверняка это понимали, когда
Надо будет потом узнать. К архивариусу зайду, поспрашиваю. Можно того же Галльского спросить, как самого нашего богатого помещика — куда, Владимир Львович, дворню свою девали?
Может, стоит мне Якова пожалеть? Нет, не стану. Но меня не слишком-то волновало будущее старого лакея. Сам себе участь выбрал. Предпочел, чтобы за него думали — пожалуйста.
Из дома его никто не гонит, за домом две поленницы дров, съестные припасы должны быть, не пропадет. А уж как там оно дальше — не знаю. Имение в Ивачеве если и купят, то не скоро, а дом, думаю, купят. Я бы и сам купил, при других обстоятельствах. Если бы не собирался в столицу уезжать.
Нет, не купил бы. Купишь, а по ночам удавленный генерал начнет шляться, да еще и требовать, чтобы я убивца наказал.
Нельзя сказать, что просто потратил время, кое-что узнать удалось. По крайней мере, есть данные для составления ориентировки на подозреваемого в убийстве. Отправим ее и в Новгород, и в столицу. Но ориентировку должен дать господин исправник, а он, скорее всего, уже уехал. Значит, придется идти к господину Щуке и посидеть у того над душой, убедиться, что все исполнено.
Что там на моих «царских»? Еще только одиннадцать. На обед рано, придется идти в Окружной суд. А по дороге заскочу в полицейский участок. Надеюсь, пристав на месте?
Ухтомский был на месте, как и положено пусть небольшому, но начальнику.
— Антон Евлампиевич, здравствуйте, — поздоровался я со старым служакой.
— Иван Александрович, очень кстати, — обрадовался тот. — Никого нет, послать к вам некого, сам собирался зайти.
— Не из-за Аньки, часом? — поинтересовался я. — Наверняка, вы уже знаете?
— А как же… — фыркнул Ухтомский. — Если чего хорошее происходит, никто знать не знает, ведать не ведает. А если дурость какая случается — то все знают. Но я пока не про то. Я про веревку, на которой генерал висел. Савушкин все наши лавки обошел, ни приказчики, ни хозяева не помнят — покупал у них кто чужой веревку, или нет.
Понравилось, как пристав выразился — не та веревка, на которой Калиновский повесился, или его повесили, а та, на которой висел. Дипломатично.
— Жаль, — вздохнул я. Впрочем, и не надеялся, что поиски покупателя нам что-то дадут. Но Спиридон все равно молодец.
— Антон Евлампиевич, понимаю, вы сейчас почти один на хозяйстве, но будет время, посмотрите кое-что по своим учетам, — попросил я. — Не регистрировался ли у вас
— Никак, фамилию камердинера беглого узнали? — заинтересовался Ухтомский. — Выдал—таки старый Яков страшную тайну?
— Выдать-то выдал, но не все тайну. С Мещеряковым еще кто-то был, но Яков уперся — не видел, не слышал. Стало быть, пока камердинера отрабатывать будем. Вдруг он в гостинице останавливался, перед тем, как на службу к генералу пойти? Если так, то в участок паспорт должны были принести.
— Ничего, все узнаем, все выясним, — утешил меня Ухтомский. — Через неделю народ вернется, сам займусь. А журнал я нынче же посмотрю. Хозяева в гостиницах нынче пуганые, порядок блюдут.
Хозяев мы изрядно понапугали, когда смерть Борноволкова расследовали. Но есть такое свойство человеческой памяти — короткая она.
Если Мещеряков останавливался в гостинице перед тем, как поехать в Ивачево, если его паспорт приносили в полицейский участок, если в гостиничном регистрационном журнале его отметили, если верно указан пункт, из которого он прибыл в Череповец… В общем, сплошное если.
Так, вроде и все. Озадачил я пристава. Надеюсь, Ухтомского не отвлекут на что-то иное, типа драки больных в земской больнице. А, вот еще что…
— Про Вавилова мы начали разговор, да отвлеклись, — напомнил я приставу.
— Точно, начали о нем разговор, — кивнул Ухтомский. — Федор Смирнов доложил — Вавилов дома сидит, заперся, со вчерашнего дня водку пьет и зубами стучит. Истопник сказал, что после исправника купец целый вечер на сына орал. А нынче опасается, что судебный следователь в гости зайдет.
Водку пьет? Тогда хорошо, что я к нему не пошел. Смысла нет воспитывать пьяного.
— Хотел я зайти, но Василий Яковлевич меня очень просил купца не трогать. Он сам с ним воспитательную беседу провел, — вздохнул я, потом посетовал: — Жаль, что господин исправник у нас гуманист.
Не знаю, понял ли пристав мудреное слово, но он сразу же кинулся защищать своего начальника.
— Нет, его высокоблагородие человек справедливый, и офицер настоящий. Было бы их в Крыму побольше, не сдали бы Севастополь. Но для Севастополя его высокоблагородие маловат был.
Ну да, Василию и было-то тогда не то шесть лет, не то семь. Снова отметил про себя, что у Ухтомского до сих пор болит душа о Крымской войне, на которой он и раны получил, и крест с медалями.
— Вот потому я его и слушаюсь, — кивнул я. — Не только из-за его должности, но из уважения. Так что я вам говорю — сами все знаете. Вавилов, дай бог, ума поднакопит и поймет, что в Череповце себя прилично надо вести. Впрочем, не только в Череповце, но и в других местах.
— Присматривать я за ним стану, — сообщил Ухтомский. — Ежели, не поймет после разговора с Василием Яковлевичем, придется его немножечко наказать…