Господин следователь. Книга седьмая

Что б ее, эту Москву. Мечтал, что домой уеду, как же…

Я вышел из зала мирового суда Тверского участка со смешанным чувством. С одной стороны, испытывал некое удовлетворение от того, что судья вынес решение не в пользу истца, который требовал публичных извинений и компенсации морального ущерба в размере 10 рублей. Сумма странная, но, как я полагаю — истец хотел малость постебаться или поприкалываться. Блин, какое слово в 19 веке должно соответствовать нашим терминам, когда что-то делается

не ради самого дела, а ради шумихи и показухи? Не знаю.

Зал Тверского участка мирового судьи был полон. Публика похохатывала, представители второй древнейшей профессии марали блокноты. Наверняка завтра в московских газетах забабахают статейки о курьезном иске. Читатели позабавятся, а я опять «засвечусь». Спрашивается — на фига мне это надо?

Ладно, что пока фотографий из зала суда не делают — техника не та, но рисунок с процесса о краже дароносицы в газете видел — ваш покорный слуга вытягивает правую руку вдаль, принимая позу вождя, указывая на несчастного батюшку, восседавшего на скамье подсудимых. И злобный оскал адвоката.

И что, в Москве иных происшествий нет? Никого не убили и не ограбили? Нет бы вагон конки с рельсов сошел (но, чтобы без жертв!) или террористы карету губернатора подорвали? Но, опять-таки, чтобы не пострадали ни люди, и ни кони.

А что понаписали-то! «Молодой помощник прокурора, бичующий человеческую алчность!»; «Восходящая звезда русской прокуратуры!».

Радоваться бы дураку, но почему-то противно. Да, еще откуда-то раскопали, что «господин Чернавский, работая судебным следователем в глухой провинции, сумел блестяще раскрыть уголовное дело по убийству конокрада!».

Почему именно это дело? Не раскрытие убийства старика-мещанина собственным сыном, не расследование смерти чиновника из Петербурга? Теми делами, раскрытием которых можно гордиться? Дело по конокраду закончилось тем, что всех убивцев отпустили из зала суда, а это прокол.

Еще хорошо, что не написали, как следователь укрыл в своем доме малолетнюю правонарушительницу, а теперь еще и пытается воспитать ее аки благородную барышню.

Но самое обидное про мой город. С чего это Череповец стал глухой провинцией? Слов нет, сплошные маты. Но так как я запретил Аньке ругаться матом, так и сам не стану.

Судья, разумеется, вынес вердикт, что помощник прокурора Чернавский, во время процесса не оскорблял присяжного поверенного Куликова, так как упомянул… э-э некую жидкость, выделяемую из организма человека, не по отношению к Куликову, а вообще… И вообще, она и на самом деле на морозе блестит.

Нет, как все это мерзко. В принципе, знал, что Куликов ничего не добьется, но все равно полночи не спал, переживал. Как же сутяжничество выбивает из колеи! А Куликов, он не понимает, что выставляет себя полным дурнем? Или он из той категории людей, для которого хороша любая слава — пусть Геростратова?

Слабое утешение, что московский генерал-губернатор князь Долгоруков, прочитавший в газетах о процессе по обвинению запрещенного в служение священника Васильева, запретил своему зятю ходатайствовать за родственника, которого коллегия присяжных поверенных

при Московской судебной палате решила вывести-таки из своих рядов.

Еще дошли слухи, что генерал-губернатор собирался предложить титулярному советнику место в собственной канцелярии, но узнав, что титуляр не однофамилец товарища министра, а сынок, резко передумал. Я его понимаю. В канцелярию нужно брать людей попроще, лично преданных губернатору и не имеющих высоких покровителей. Возьмешь чужого сыночка, а заодно — чужие глаза и уши.

— Господин Чернавский, позвольте узнать ваше мнение по поводу иска?

— Удовлетворены ли вы решением судьи?

— Станете вы подавать встречный иск?

Вот только журналюг мне сейчас не хватало. В мое время совали бы микрофоны прямо в лицо, слепили вспышками фотоаппаратов, а эти заступают дорогу, хватают за рукава и чего-то от меня хотят.

И сколько же их здесь? Человек пять, не меньше. Как бы сбежать? Но кроме газетчиков еще и зеваки, которым страсть, как хочется посмотреть — как берут интервью?

— Господа, господа, позвольте пройти… Ну-ка, господин хороший, сдвинься с дороги. И ноги не выставляй…

Анечка, словно маленький ледокол, прошла сквозь толпу, раздвигая зевак. Кто-то из борзописцев запрыгал на одной ноге (на вторую наступили!), другой согнулся (ему между ребер остреньким локтем заехали). Не стоит, господа газетчики недооценивать русский народ, пусть это только один его маленький представитель. А представительница еще опаснее.

— Да-да, господа, простите великодушно… Да, сударь, виновата, я вас не хотела обидеть, так получилось… В стороночку отойдите, а господина Чернавского очень ждут… Матушка за ним послала, на обед ждет, пирожки стынут. Ваня, руку давай…

Девчонка ухватила меня и повела сквозь толпу, приветливо улыбаясь, но не забывая отпихивать наиболее назойливых.

О, а я-то думал, что у моего ангела-хранителя другие дела. Анька с утра усвистала проконтролировать, как там ее новая подруга? В том смысле, что Манана Давидовна Геловани должна сегодня пересдавать геометрию. Можно подумать, что без Анны Игнатьевны не обойдутся.

Уехала, кстати, на простом извозчике, потому что Тихон отправился на вокзал, караулить прибытие поезда с важной особой. Фрейлину (и не рядовую, а статс-даму) ждали раньше, но что-то засбоилось. И не могла Софья Борисовна Левашова (в девичестве Голицына) в Санкт-Петербурге посидеть? Ишь, загорелось ей. Но ладно бы еще в сроки укладывалась.

Очередная тетушка — которая генеральша, только за голову хваталась, пытаясь вразумить матушку, что барышню-воспитанницу нельзя отпускать в город одну. Но тетушка живет еще старыми представлениями, с Аньками не сталкивалась.

— Ваня, ты как?

— Да все нормально, — хмыкнул я — Сама-то как? Ноги не оттоптали?

— А, ничего. Пуговку, правда, оторвали, но у меня запасная есть — пришью.

— Как там твоя подшефная? — полюбопытствовал я.

— Все сдала. Я ж говорила, что она барышня умная. Манана меня в гости звала, но я подумала, что здесь нужнее. Куда тебя одного оставлять?