Господин следователь
Шрифт:
И что интересно – должность следователя несменяемая. Значит, никто не может снять меня с должности, кроме губернатора. Но и здесь имеется своя тонкость. Череповец и его уезд находятся в ведении Новгородского губернатора, но окружной суд подчиняется Петербургской судебной палате. Так что, пока на меня напишут представление, переправят из ведомства (из минюста) в ведомство (МВД), я уже успею уйти на пенсию.
Вот уже целую неделю я тружусь судебным следователем. Прихожу в здание окружного суда, сажусь за стол и перечитываю бумаги, что поступают в суд из ведомства полицейского исправника. Как я уже понял,
«12 января 1883 года. Установлено, что 5 декабря прошлого, 1882 года крестьянин Пусторадицкой волости деревни Кадуй Николай Круглов, 58 лет, нанес рану в голову крестьянину Григорию Петрову Власову, 20-ти лет. Круглов и Власов вместе пили на празднике. По возвращении домой Круглов ударил Власова поленом за то, что тот избил его друга. Власов Петр жалобы на Круглова не подал;
28 января 1883 года найден в лесу труп крестьянина Семена Дмитриева, 70-ти лет. При опросе выяснилось, что работал в лесу, а зрение слабое. Вероятно, заблудился и замерз;
10 февраля 1883 года. Крестьянину деревни Фролово Ульяну Иванову, 33 лет, нанесена рана ножом в голову. Нанес Петр Евлампиев. Почему – не знает. Оба были пьяны;
26 февраля 1883 года деревни Успенское Луковецкой волости вдова Надежда Афанасьевна Леонова заявила, что в 7 утра, пока она была в церкви, из ее дома совершена кража со взломом навесного замка. Украдено 1/4 фунта чая – 50 копеек, 20 фунтов сахара – 3 рубля 20 копеек, 2 фунта сахарного песку – 30 копеек, денег – 70 копеек и пр. Всего на сумму 4 рубля 70 копеек. В краже подозревает крестьянку Ганичеву. Ганичева утверждает, что все время находилась дома. Но крестьянка Анна Ефимова видела Ганичеву, когда та шла от дома Леоновой. Похищенного при обыске не найдено. Материал передается господину судебному следователю».
А где, кстати, материалы? Или мой предшественник успел сдать все в архив?
Я бы не сказал, что у следователя было много дел. И чего это он повесился? Может, дело-то вовсе не в его «тонкой и чувствительной натуре», а в чем-то другом?
За эту неделю я подыскал-таки себе квартиру – снял две комнаты у пожилой женщины Натальи Никифоровны Селивановой, вдовы коллежского асессора. Пенсию в размере половинного жалованья за покойного мужа ей платили, но все равно концы с концами сводить трудно, и вдова сдавала свои комнатенки либо ремесленникам, либо «александровцам» – учащимся Александровского технического училища.
Дом, где проживала вдова, был не слишком большим, но и не маленьким. Сени, миновав которые упираешься в русскую печь. Справа кухня и две комнаты, где обитала сама хозяйка. А слева, в комнате поменьше, а потом побольше, обитал я. Первую комнату я занял под гардеробную, там же установил свои чемоданы, а вторая стала мне одновременно кабинетом и спальней. Там даже письменный стол сохранился и книжный шкап, набитый книгами.
Своего кучера Николая вместе
– Вы, Иван Александрович, не забывайте матушке письма писать, – сказал на прощание Николай, а потом смущенно добавил: – Ольга Николаевна, матушка ваша, очень просила, чтобы я о том напомнил. И сейчас бы черкнули ей пару строк. Одно дело, если я на словах передам, совсем другое – если она от сыночка весточку получит.
Я только вздохнул и отправился писать письмо. О чем писать-то? Ну написал, что все хорошо, что очень ее люблю, что на службу устроился, а более подробно отпишу о своем пребывании в городе Череповце в следующем письме. И батюшке нужно обязательно передать поклон и сообщить ему о своем уважении.
Закончив письмо, с удовлетворением отметил, что не оставил ни одной кляксы и правильно поставил все i и твердые знаки. А вот с буквой е не уверен, но матушка, надеюсь, отметку за правописание мне ставить не станет.
Свернув лист бумаги вчетверо (конверты тоже денежку стоят), отдал кучеру. А тот, убирая мое письмо за пазуху, опять застенчиво улыбнулся и вытащил откуда-то несколько монет. Ба, так это же золотые червонцы! Их еще называют лобанчиками, но почему так, я не знаю. Целых пять штук. Да на них здесь можно полгода жить.
– Вот, Иван Александрович, матушка ваша велела отдать. Но так, чтобы батюшка не знал. Будете писать – не пишите про это.
– Спасибо, – искренне поблагодарил я кучера, а потом спросил: – А сам-то на что добираться станешь?
– Так у меня еще пять рублей осталось, – сообщил Николай. – Мне же только на сено да на овес надо, да на еду, а спать я и в коляске могу.
– Нет, так не годится, – покачал я головой. – Три, а то и четыре ночи в карете – да ты, брат, ошалеешь. Ну-ка, возьми лобанчик.
– Не-а, лобанчик лишка, – отшатнулся кучер. – Если еще пару рублей дадите, тогда можно.
Я отдал дядьке два бумажных рубля, а потом крепко его обнял. Нахлынуло то чувство, какое у меня когда-то было, когда родители впервые отправили в летний лагерь. Вроде и ничего страшного, а все равно – остаюсь один-одинехонек в незнакомом мне городе. А Николай – это единственное, что связывает меня с семьей.
После переезда на новую квартиру по вечерам мне нашлось дело. Разбирал сундуки и чемоданы. Обнаружил, что самый большой сундук заполнен зимней одеждой. Тут были и тулуп, и шапка, и даже валенки. А что, матушка не знает, что чиновникам положено зимой ходить в шинелях? Хотя если зима будет суровой, то можно плюнуть на все условности и ходить так, как теплее.
Матушка напихала мне не только одежду, но сменное белье – постельное и нательное, посуду. И даже самоварчик, именуемый «эгоистом», на пару чашек.
Наталья Никифоровна была очень рада, что к ней на постой встал солидный молодой человек, готовый платить пятнадцать рублей в месяц за квартиру и за стол. Обычно эти пятнадцать рублей платили ей родители подростков, а в комнаты набивалось аж по пять человек. Но есть ведь разница, если у тебя живут пять мальчишек, от которых сплошной шум и гам, и один человек, да еще и чиновник? Не пьет и не курит. Однако моя новая хозяйка, потупив глаза, попросила: