Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Мартинон, сидевший по другую сторону стола, подле м-ль Сесиль, перелистывал альбом. Это были литографии, изображавшие испанские костюмы. Мартинон читал вслух надписи: «Женщина из Севильи», «Андалузский пикадор» — и вдруг, заметив напечатанное внизу страницы, не сделав и паузы, прочел:
— «Жак Арну, издатель». Кажется, один из твоих друзей?
— Да, — сказал Фредерик, оскорбленный этой репликой.
— В самом деле, — подхватила г-жа Дамбрёз, — вы ведь однажды, как-то утром, приезжали… по поводу дома… так, кажется?.. да, да, дома, принадлежащего его жене.
Это означало: «Она — ваша любовница».
Он
— Вы как будто даже принимали в них большое участие.
Слова эти окончательно смутили Фредерика. Его замешательство, которое, как он думал, заметили, должно было подтвердить подозрения, как вдруг г-н Дамбрёз, подойдя к нему еще ближе, серьезным тоном спросил:
— Надеюсь, у вас с ним нет общих дел?
Фредерик в знак отрицания стал трясти головой, не понимая, с какой целью спрашивает его об этом капиталист, на самом деле желавший дать ему совет.
Ему хотелось уехать. Боязнь показать свое малодушие его удержала. Лакей убирал чайные чашки; г-жа Дамбрёз разговаривала с дипломатом в синем фраке; две девушки, низко склонив головки, рассматривали кольцо; остальные, разместившись полукругом в креслах, тихонько поворачивали друг к другу свои белые лица, окаймленные черными или светлыми волосами; словом, никому до него не было дела. Фредерик пошел к двери и, проделав ряд зигзагов, уже почти достиг выхода, как вдруг, проходя мимо консоли, заметил засунутую между китайской вазой и стеной сложенную пополам газету. Он потянул ее и прочитал название: «Весельчак».
Кто принес ее сюда? Сизи! Никто иной, разумеется. Впрочем, не все ли равно? Они поверят; они все, быть может, уже поверили статье. Почему такое ожесточение? Его окружала молчаливая насмешка. Он чувствовал себя словно потерянным в пустыне. Но вдруг раздался голос Мартинона:
— Кстати, по поводу Арну. В списке обвиняемых по делу о зажигательных бомбах я увидел имя одного из его служащих — Сенекаля. Это не наш ли?
— Он самый, — ответил Фредерик.
Мартинон, громко вскрикнув, дважды повторил:
— Как! Наш Сенекаль?! Наш Сенекаль?!
Тут его начали расспрашивать о заговоре; благодаря своей службе в суде он должен был бы о нем знать.
Он уверял, что сведений у него нет. Вообще же это лицо было ему мало знакомо, так как видел он его всего лишь два-три раза; в конечном счете он находил, что это изрядный негодяй. Фредерик, возмущенный, воскликнул:
— Ничуть! Он честнейший малый!
— Однако, сударь, — заметил один из богачей, — честные люди не участвуют в заговорах!
Большинство мужчин, находившихся здесь, служило, по крайней мере, четырем правительствам, и они готовы были продать Францию или род человеческий, чтобы спасти свое богатство, избегнуть неудобства или даже просто из врожденной подлости, заставлявшей их поклоняться силе. Все объявили, что политическим преступлениям нет оправдания. Скорее уж можно простить те, которые вызваны нуждой! И не преминули привести в пример пресловутого отца семейства, который у неизменного булочника крадет неизменный кусок хлеба.
Какой-то крупный чиновник даже воскликнул:
— Сударь, если бы я узнал, что мой брат участвует в заговоре, то донес бы на него!
Фредерик сослался на право
160
Стр. 534. Дезольм — французский публицист; в 1848 г. выпустил в защиту республики книгу «Дух народа».
161
Блекстон Уильям (1723–1780) — английский ученый, юрист.
162
…в 1830 году легло в основу хартии. — См. примечание к стр. 83.
— Вообще, когда монарх нарушает свои обязательства, правосудие требует его низвержения.
— Но ведь это ужасно! — возгласила жена одного префекта.
Остальные хранили молчание, смутно напуганные, как будто услышали свист пуль. Г-жа Дамбрёз качалась в своем кресле и слушала Фредерика с улыбкой.
Какой-то промышленник, сам бывший карбонарий, попытался доказать ему, что Орлеанский дом — прекрасное семейство; правда, есть и злоупотребления…
— Ну так что же?
— Так не надо говорить о них, дражайший! Если бы вы знали, как вредно отражаются на делах все эти крики оппозиционеров!
— Дела? Да наплевать мне на них! — отрезал Фредерик.
Его возмущали эти прогнившие старики и, поддавшись порыву храбрости, который охватывает порою и самых робких, он стал нападать на финансистов, на депутатов, на правительство, на короля, защищать арабов, наговорил много глупостей. Кое-кто иронически его подбадривал; «Ну, ну, дальше!» — а другие бормотали: «Черт возьми, какой пыл!» Наконец он счел приличным удалиться, и когда он уже уходил, г-н Дамбрёз, намекая на место секретаря, сказал ему:
— Ничто не решено еще окончательно! Но вам надо поторопиться!
А г-жа Дамбрёз проговорила:
— До скорого свидания, не правда ли?
Эти слова, сказанные на прощанье, Фредерик счел последней насмешкой. Он принял решение никогда не возвращаться в этот дом, не посещать больше этих людей. Он думал, что оскорбил их, ибо не знал, каким широким запасом равнодушия обладает свет. В особенности женщины возмущали его. Ни одна из них его не поддержала хотя бы сочувственным взглядом. Он сердился на них за то, что они не были взволнованы его речами. А в г-же Дамбрёз он находил какую-то томность и в то же время сухость, мешавшую ему найти для нее определение. Есть ли у нее любовник? Что это за любовник? Дипломат или кто-нибудь другой? Уж не Мартинон ли? Не может быть! Однако Мартинон вызывал в нем нечто вроде ревности, а она — необъяснимую злобу.