Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Фредерик первой раз в жизни чувствовал себя любимым, и от этого сладостного ощущения, которое казалось просто новым удовольствием, в нем как будто что-то росло, и он протянул руки, откинул голову.
По небу в это время двигалась большая туча.
— Она ползет к Парижу, — сказала Луиза. — Вам бы хотелось последовать за ней, правда?
— Мне? Почему?
— Как знать!
И, уколов его острым, подозрительным взглядом, проговорила:
— Может быть, у вас там есть (она искала слова)… привязанность.
— Ах, нет у меня привязанностей!
— Наверно?
— Ну
Не прошло и года, а в девушке совершилась необычайная перемена, удивившая Фредерика. Минуту помолчав, он прибавил:
— Нам надо было бы говорить друг другу «ты», как прежде. Хотите?
— Нет.
— Почему же?
— Так!
Он настаивал. Она ответила, опустив голову:
— Я не смею.
Они теперь стояли в самом конце сада, около запруды. Фредерик, шалости ради, стал бросать камешки в воду. Она велела ему сесть. Он повиновался; спустя немного он промолвил, глядя на реку, образовавшую здесь водопад:
— Прямо Ниагара!
И заговорил о дальних странах, длинных путешествиях. Мысль о путешествиях пленяла и ее. Ничто ее не испугало бы — ни бури, ни львы.
Сидя рядом, они набирали пригоршни песку и, пропуская его сквозь пальцы, продолжали беседовать; а теплый ветер дул с полей и порывами приносил им благоухание лаванды, смешанное с запахом дегтя, который шел от баржи, стоявшей по ту сторону плотины. Солнце освещало водопад; на зеленоватые камни, по которым, как по стенке, стекала вода, была словно накинута прозрачная серебряная ткань, развертывавшаяся без конца. Внизу мерными брызгами рассыпалась длинная полоса пены. А там возникали водовороты, вода бурлила, струи сталкивались и, наконец, сливались в один прозрачный и гладкий, как пелена, поток.
Луиза прошептала, что завидует рыбам.
— Нырять, спускаться в самую глубину — это должно быть так приятно, такое приволье! И чувствовать, как тебя со всех сторон что-то ласкает.
Она вздрагивала и со сладострастной томностью поводила плечами.
Но раздался голос:
— Где ты?
— Вас няня зовет, — сказал Фредерик.
— Пускай ее.
Луиза не двигалась с места.
— Она рассердится, — продолжал он.
— Мне все равно! И вообще…
Мадемуазель Рокк пренебрежительным жестом дала понять, что няня у нее в подчинении.
Все-таки она встала, потом начала жаловаться на головную боль. А когда они подошли к большому сараю, где сложены были вязанки прутьев, она сказала:
— Не запрятаться ли нам туда да поозорничать?
Он притворился, будто не понимает, и, придравшись к местному говору, проступавшему в ее произношении, даже принялся дразнить ее. Уголки ее рта понемногу начали вздрагивать, она уже кусала себе губы и, закапризничав, отстала от него.
Фредерик вернулся к ней, поклялся, что не хотел ее обидеть и что он очень любит ее.
— Правда? — вскрикнула она и взглянула на него с такой улыбкой, что засветилось все ее лицо, слегка усеянное веснушками.
Он покорился этой смелости чувства, этой юной свежести и продолжал:
— Зачем
Из ее груди вырвался крик, нежный, как воркованье; голова откинулась назад, она теряла сознание; он ее поддержал. И внушения совести тут были бы даже излишни; перед этой девушкой, предлагавшей ему себя, им овладел страх. Он помог ей пройти несколько шагов, совсем медленно. Нежные слова иссякли, и, стараясь говорить с ней только о вещах безразличных, он коснулся ножанского общества.
Вдруг она оттолкнула его и с горечью воскликнула:
— У тебя не хватит смелости увезти меня!
Он застыл на месте, страшно изумленный. Она зарыдала, спрятав голову у него на груди.
— Разве я могу жить без тебя?
Он старался ее успокоить. Она положила ему руки на плечи; чтобы лучше видеть его, впилась в него своими зелеными глазами, влажными и почти хищными.
— Хочешь быть моим мужем?
— Но… — сказал Фредерик, пытаясь придумать ответ. — Конечно… я только этого и желаю.
И тут из-за куста сирени появилась фуражка г-на Рокка.
Он пригласил своего «молодого друга» совершить с ним поездку по его имениям, и два дня возил его по окрестностям. Вернувшись, Фредерик застал дома три письма.
Первое было от г-на Дамбрёза, который звал его на обед в прошлый вторник. Откуда такая любезность? Ему, значит, простили его выходку?
Второе было от Розанетты. Она благодарила его за то, что он ради нее рисковал жизнью. Фредерик сначала не понял, что она имеет в виду; далее, после всяких обиняков, она умоляла его, взывая к его дружеским чувствам, умоляла «на коленях», вынужденная крайней необходимостью, как просят о куске хлеба, чтобы он выручил ее, выдав небольшое пособие — пятьсот франков. Он тотчас же решил послать ей эти деньги.
Третье письмо, от Делорье, касалось закладной и было длинно и несвязно. Адвокат еще ни на чем не остановился. Он уговаривал его не утруждать себя: «Возвращаться тебе не к чему!» — и даже настаивал на этом с каким-то странным упорством.
Фредерик терялся в предположениях всякого рода, и ему захотелось вернуться в Париж; эти притязания на руководство его поступками возмущали его.
К тому же им снова овладевала тоска по бульварам, а мать так торопила его, г-н Рокк так его обхаживал и любовь м-ль Луизы была такой сильной, что, не сделав предложения, он не мог здесь больше оставаться. Надо все это обдумать — издали будет виднее.
Чтобы объяснить свой отъезд, Фредерик выдумал какую-то историю и уехал, говоря всем, да и сам веря, что скоро вернется.
Возвращение в Париж не порадовало его; был конец августа, вечер; бульвары, казалось, опустели, прохожие с хмурыми лицами следовали друг за другом, кое-где дымились чаны с асфальтом, во многих домах ставни были закрыты наглухо. Он приехал к себе. Обои покрылись слоями пыли, и Фредерик, обедая в полном одиночестве, поддался странному чувству, как будто он всеми покинут; тут он подумал о м-ль Рокк.