Госпожа победа
Шрифт:
Но кроме вопросов важных, касающихся количества и размещения войск, совместных учений и охраны границ, были и вопросы, неважные на первый взгляд, но имеющие принципиальное, идеологическое значение.
— Что насчет пункта восемнадцать-а? — спросил советский генерал, получивший ночью послабление насчет этого пункта и строгое указание насчет пункта восемнадцать-б.
— Этот вопрос не подлежит обсуждению, — ответил генерал Павлович, получивший строгое указание насчет пункта восемнадцать-а и послабление относительно восемнадцать-б. — Ни один участник проекта «Дон» не
— Но это же несправедливо. Советские военнослужащие, которые совершили воинские преступления, в таком случае тоже должны быть подвергнуты трибуналу на нашей территории.
— При наличии крымских наблюдателей? — спросил Павлович.
— Мы согласны на присутствие крымских наблюдателей, — кивнул советский генерал. — Но у вас, кажется, есть кое-какие замечания, так сказать… персонального характера.
— Мы решительно требуем выдачи всех интернированных. Подчеркиваю: всех. Поименно, согласно спискам. Крымские политические деятели должны уже завтра оказаться на территории посольств Великобритании, Франции, США, Швеции и Норвегии.
Советский генерал на несколько секунд опустил веки, словно обсуждая сам с собой требование противной стороны.
— У нас есть свои требования. Некоторые крымские военные преступники… Во всяком случае, виновники этой провокации… Поймите, мы не сможем достигнуть никаких соглашений, если этот человек будет по-прежнему командовать дивизией. Он должен понести ответственность за свои действия. Кто-то должен нести за все это ответственность… СССР ждет от Крыма жеста доброй воли…
— И… насколько широкого жеста?
— Это не такой уж принципиальный вопрос, — сказал советский генерал. — Никто не требует крови… Но продемонстрировать добрую волю необходимо.
— Согласен.
— Мы можем считать, что достигли соглашения по пункту 18?
— Пожалуй, можем, — кивнул Павлович.
— Сигарету, полковник? — предложил подполковник Огилви.
— Спасибо, я не курю.
— Тогда виски?
— В такую жару? — удивился Верещагин.
— А как еще прикажете переносить весь этот балаган? — подполковник с ненавистью одернул парадную форму. — Почетный караул, hell damn this world [11] ! Или вы скажете, что вам это нравится?
— Не нравится, сэр.
— О господи! Командир Корниловской дивизии говорит мне «сэр»! Меня зовут Брайан, господин полковник. Не «сэр», а Брайан… Я так и понял, что это наказание! Самое подлое наказание, которое они смогли придумать, — вот этот самый «почетный караул». Стой тут, увешанный аксельбантами… Потей… И еще этот drumming-out.
11
Черт
— Не понял?…
— Drumming-out, я говорю! Вы плохо понимаете английский? Чертов спектакль. Когда из самолета покажется Лучников и эта его команда, мои ребята будут по мере их продвижения выполнять команду «налево-кругом». Знаете, полковник, исходи эта инициатива от них самих, я бы только порадовался. Но когда вонючие штабисты, которые еще два месяца назад хлопали Лучникову так, что у них потом ладони зудели три дня, когда эти buggers [12] приказывают мне устроить «выбарабанивание»… Куда вы?
12
Педерасты ( англ.).
— Простите, мне нужно поговорить кое с кем из моих людей.
В толпе танкистов Барлоу выделялся в первую очередь ростом. Самый высокий из орлов-алексеевцев мог бы достать ему макушкой до кончика носа, если бы встал на цыпочки.
— Сережа! — окликнул его Арт. — На два слова.
— …Тот, кто был зачат непалкой и непальцем, — объяснил танкистам поручик, выбираясь из их толпы.
Танкисты захохотали, их вахмистр хлопнул Барлоу по плечу.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Сергей вытянулся перед Верещагиным.
— Подполковник Огилви поведал мне о любопытных планах командования, — тихо сказал Верещагин. — Кто-то из устроителей нашего маленького праздника хочет учинить Лучникову «выбарабанивание». Ты случайно не в курсе?
Сергей смутился. По лицу было видно, что он в курсе.
— Так. — Верещагин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил узел галстука. — Тогда вопрос: почему не в курсе я?
— Его благородие… — Барлоу слегка покраснел, — велел, чтобы… Ну, одним словом, он не велел вам говорить.
— Подполковник Ровенский не велел говорить мне о своих планах?
— Это не его планы.
— Добро… — Верещагин задумался на миг. — Сергей, я хочу видеть батальон до последнего человека. Через пять минут.
— Слушаюсь, сэр!
Мгновенное движение в толпе, серия окликов, и вот из массы разнородных мундиров выделились и выстроились четыре шеренги в хаки с черным — корниловские горные егеря.
Но позвольте, где же полковник, который так хотел сказать своим подчиненным что-то важное? Вместо него как из-под земли вырос поручик-распорядитель.
— Очень хорошо, поручик, очень хорошо, — сказал он. Следуйте за мной… Не беспокойтесь о своем командире, беспокойтесь о том, как встать на разметке…
Кругом уже шли построения, суета, крики сержантов, пробовал голос военный оркестр, на балконе для провожающих пенилась букетами толпа гражданских, спотыкаясь о кабели, носились телевизионщики, щелкали затворы фотокамер, звезды фотовспышек за доли секунд проживали свою краткую жизнь…
Тяжеловесный и изящный, как лебедь, «Боинг» заходил на посадку.