Госпожа победа
Шрифт:
— Раз… Два… — пошел новый отсчет.
Перевернуться на живот… Встать на колени… На одно колено… При счете девять — оторвать колено от пола и, не выпрямляясь, — в корпус…
— Девять…
Он не помнил, удалось ли задуманное. Увидел над собой ровный пунктир ламп дневного света, но не услышал счета.
— Считайте, — сказал он… Или кто-то другой?
— Все, отсчитали уже, — Князь стащил перчатки, вернул владельцу клуба. — Я победил.
— У тебя нос разбит.
—
Когда в Севастополе они вышли из машины, Артем был почти в порядке, хотя его еще слегка пошатывало. Князь временами кривился и двигался скованно.
— Вперед! — он запер машину. — Сам знаешь, куда.
«Королева Марго» была сорокафутовой яхтой, изящной и узкой, как дамская туфелька. Георгий получил ее в подарок на день рождения лет восемь назад, ругал на все корки неустанно, но избавиться не спешил.
— Эй, кто-нибудь дома? — крикнул Георгий с пирса.
— Hi! — из рубки показалась молодая женщина. Джинсы подчеркивали стройные ноги, а белоснежная «крестьянская» блузка с глубоким вырезом — чудесную форму плеч и изумительный цвет кожи: цвет молочного шоколада.
— Дженис, я его привез! Он мне нос разбил, но я его привез, недоумка! Слушай, никогда не думал, что бить полковника — это такая собачья работа.
— Дженис, мне очень жаль… — Артем протянул красавице руку. — Я попортил вам мужа.
— Он попортил тебе мужа! Дженис, я вынес его из этой мордобойни, потому что сам он выйти не смог! Он меня попортил!
— Врешь. Я сам вышел. Ну вы уже привыкли делить на восемь все, что говорит этот мальчик из Джорджии?
— Верещагин, если бы ты знал, сколько этой шутке лет, ты бы не пытался прикидываться остроумным.
— Договорились. — Верещагин перешагнул через сложенный парус и уселся на корме. — Князь, а к чему такие сложности? Зачем было выдергивать меня из Симфи? Когда мы расстались в последний раз, ты сказал, цитирую, «Видеть твою морду больше не хочу», конец цитаты.
Георгий пристально оглядел его с ног до головы.
— Ну, совесть у тебя есть, а? Мало ли что я сказал. А ты со мной даже не здоровался. Хотя вроде на одной скамейке подсудимых сидим. Ладно со мной — ты Шэму ни одного слова не сказал! Он-то тебе что плохого сделал?
— Признаю себя свиньей.
— Знаешь, я тоже могу надуться как шкурка на огне… Особенно после того, как ты подвел меня под монастырь… Это же надо такое придумать: я должен командовать… краснопузыми!
Антикварное словечко прозвучало в устах Князя смешно.
— И нечего ржать… У меня к тебе серьезный разговор. Тебе имя Уильяма Флэннегана о чем-то говорит?
— Оно мне говорит о неприятностях.
— Угадал.
— Ну да? И ты решил сыграть на опережение?
— Арт, я прошу тебя: будь предельно серьезен. Твоя черная ирония сейчас ни к чему. Советы имеют на тебя вот такой зуб, и чем бы ни закончился суд — тебе конец.
— Забавно… И что ты предлагаешь?
— Святые угодники! Ты что, еще не понял? Мы отчаливаем, и Дженис везет тебя в Турцию.
— Так, — Артем сунул руки в карманы. — Что я там забыл?
— Парень, завтра последнее заседание трибунала! — Берлиани навис над ним, как скала с отрицательным уклоном. — А после этого кое-кто получит команду «Фас!».
— Это глупости, Гия. И я тебе объясню, почему. С политической точки зрения убивать меня невыгодно: я ничего больше из себя не представляю. Я не смог бы даже стать публичным политиком — боже, слово-то какое! — на гражданке, ты сам знаешь, как к нам относятся. Я ноль без палочки. Кому нужно меня убивать? Это невыгодно даже из принципа: зачем превращать живую собаку в мертвого льва?
— Хорошо, тогда почему этот Флэннеган меня предупредил?
— Откуда я знаю, Гия? Как тебе такая версия: наши командиры тоже хотят сохранить лицо. На самом-то деле и Казаков, и Кронин, и Адамс не бог весть как хорошо себя чувствуют. Их мучает комплекс вины и бесит необходимость плясать под дудку Союза. Если бы я сбежал — это был бы приемлемый выход для всех. Кроме тебя. Ведь сам же ты не побежишь?
— Сам я не побегу, потому что обо мне речи нет. Гребал я их трибунал. Пусть снимают погоны, мне это уже по пояс. Я за тебя, дурака, боюсь!
— А ты за меня не бойся.
Георгий схватил себя руками за волосы и тихо коротко взвыл.
— Ну что мне, врезать тебе по башке, связать и засунуть в кокпит? — спросил он.
— Не советую, — мрачно ответил Верещагин. — На ринге я дрался по правилам.
— Арт, — Князь сник. — Арт, что мне делать? Что нам всем делать? Почему все так плохо?
— Да нет, все не так уж и плохо. — Верещагин нагнулся над бортом. — Смотри, краб…
Он перепрыгнул на пирс, опустился на колени, всмотрелся в воду. Хрустальная волна трепала рыжие с прозеленью водоросли, среди которых затаился яшмовый скалолаз.
— Дурачок, — сказал Артем. — Ты думаешь, если ты не двигаешься, я тебя не вижу?
Краб втянул страшноватые беззрачковые глаза под панцирь.
Верещагин представил себе его вертикальный мир, студеную циановую толщу, ветры течений, почти неуязвимость, возможность на все смотреть сбоку.
— В следующей жизни я буду крабом, — сказал он.