Гость из прошлого
Шрифт:
– Ничего, кроме чая. Я размешал сахар, садись. – Прохоров старался не обращать внимания на ее выпады.
Он совсем не отдохнул за ночь. Это раньше, в молодости, два-три часа сна на скрипучей раскладушке давали ощущение полноценного отдыха. Силы восстанавливались быстро. Еще бы, у Дмитрия была цель: его ждала стремительная карьера лучшего хирурга! Такое будущее пророчил ему его учитель, его наставник, золотые руки – Константин Павлович Дерябин. Это ему Прохоров обязан всем, что умеет… умел. Он так и не стал лучшим. Все в его жизни круто изменилось с появлением Светланы. Ее не интересовали его планы, она посмеивалась над
Сначала его понизили в должности, перестав доверять сложные операции. Он ушел из больницы, в которой работал после защиты кандидатской. Кандидатская… Тогда ему едва перевалило за тридцать. Его считали очень талантливым и очень перспективным. Как же ему завидовали, как он был горд собой! Тогда он бы никогда не поверил, что судьба его сложится так серо, буднично. Сначала ушел из коллектива, в котором его ценили, уважали, но в какой-то момент перестали понимать. Он на них не обижался. Порой, глядя в зеркало, он и сам не верил, что видит свое отражение. Этот неизвестный ему располневший, полысевший мужчина с потухшими бледно-голубыми глазами и следами неконтролируемой любви к спиртному отдаленно напоминал того энергичного жизнелюба, каким он был до расставания с Сашей, до встречи со Светланой.
К бизнесу и его законам не имел никаких способностей. Сумасшедшие девяностые одних поставили на колени, других подняли до небес. Прохоров со временем оказался в числе первых – плохо вписавшихся в колорит бурного и безжалостного времени. Первые деньги пришли довольно легко, но и неприятности не заставили себя ждать, когда вдруг куда-то пропала фирма, обналичивающая деньги. Его партнер смог не делать из этого вселенскую проблему и был настроен идти дальше, а Прохоров, споткнувшись, так и не нашел в себе сил и желания продолжать. Из него так и не получилось хорошего бизнесмена.
Вернулся на прежнее место работы. Время было потеряно, ориентиры размыты – хирургу от бога, каким его считали в институте, предлагались лишь самые простые операции. С его квалификацией приходилось оперировать грыжи, вправлять вывихи, диагностировать растяжения. Как же это было скучно. Неужели Светлана не видела, что происходит? Даже Илья однажды, в очередной раз увидев его навеселе, сказал:
– Пап, тебе настолько плохо? Никогда не поздно что-то изменить… – Это в семнадцать-то лет быть настолько прозорливым, настолько тонко прочувствовать ситуацию.
Жена понимала его меньше, чем сын. Она то и дело высказывала свое разочарование жизнью, браком. Поспешив уйти на пенсию, тяготилась домашними заботами. Иногда срывала свою неудовлетворенность на Илье. За это Прохоров был готов ударить ее, но каждый раз сдерживался. Он уже смирился с утверждением Светланы, что ответственность за все их беды, несчастья лежит на нем и только на нем. Вот когда вспоминались слова отца: «Сглазили тебя, сынок, или опоили…» Верно, как в дурмане прожил двадцать лет.
Сейчас Дмитрию Ильичу казалось, что с любой другой женщиной все бы сложилось иначе. С любой из тех, кого он нарочно не замечал, будучи студентом. С любой из тех, кто пытался
– Что ты сидишь, как тюфяк, скукожившись, а? – голос Светланы вывел Прохорова из раздумий. Мутные зеленые глаза были совсем близко. Хотелось отмахнуться от них, чтобы не чувствовать неприятные ощущения.
– Твой чай остыл. – Не реагировать – его излюбленная тактика предотвращения скандала. Многолетний опыт подсказывал, что лучше попытаться все сгладить, даже если обвинения и угрозы ранят тебя больнее самого острого копья. Она пыталась раздуть пламя, а он – не дать ему разгореться.
– Знаешь, Дима, – жена поставила локти на стол, скрестила пальцы. Она снова стала похожа на маленькую обиженную девочку, какой часто представлялась Дмитрию Ильичу, когда он хотел заглушить свою обиду, злость, – знаешь, я в детстве очень любила пенку от варенья, особенно от малинового.
Прохоров вскинул на нее недоуменный взгляд. Совсем голову потеряла. Разве можно обижаться на нее такую. Ее страданий никому не понять.
– Так вот, я всегда ждала, пока мама снимет пенку, – продолжала Светлана, – и с наслаждением ела ее чайной ложечкой. А пока Илюша рос, он никогда не делал этого. Сколько раз предлагала ему – попробует, плечами пожмет, мол, ничего особенного. Меня это злило, как будто от такой мелочи зависело наше взаимопонимание. Сейчас я понимаю, как была глупа. Сколько таких мелочей, пустого… Если бы вернуть все назад… Наши дети никогда не будут такими, как мы. Мы злимся на них, а на самом деле, просто не можем примириться с собой.
Прохорова поднялась, вышла из кухни. Дмитрий с удивлением заметил, что она надевает босоножки.
– Куда ты, Света?
– Домой. – Она вытерла слезы. Ни всхлипов, ни придыханий.
– Поедешь завтра со мной на кладбище?
– Нет, не поеду. Мне от этого не легче. В первые дни было, а теперь – нет, – твердо ответила Светлана, потирая пальцами лоб. – А я вспомнила, зачем приходила.
– Слушаю тебя.
– Когда он родился, я поняла, что меня больше нет.
– Не понимаю!
– Для меня это был такой стресс, как будто это мой первый ребенок. Я растворилась в этом всепоглощающем страхе за него. Мне было наплевать на все, лишь бы у него все сложилось лучше, чем у меня, тебя, чтобы он прожил счастливую жизнь. Еще я ужасно ревновала тебя к нему. Это большой грех. – Прохорова перестала плакать. Лицо ее приняло сосредоточенное выражение. Она вспоминала. Мучительное путешествие в прошлое отбирало у нее последние силы. Прижав ладонь к груди, прошептала: – Господи, оно еще бьется…
– Для меня его появление было праздником. Я растворился в любви и заботе к нему, – тихо произнес Дмитрий Ильич.
– Я заметила. Ты и обо мне забыл. Теперь это не важно. Мы оба остались ни с чем.
Опершись о входную дверь, она несколько раз перевела дыхание, борясь с подступающими слезами. Дмитрий видел, что она хочет еще что-то сказать и собирается с силами. Он не подгонял ее.
– Я не помню свои последние слова. Не помню, о чем говорила с Илюшей в тот день. Сердце ничего не подсказало. Еще один день, еще немного суеты. Так мне казалось тогда…