Гостиница
Шрифт:
И все было бы хорошо, если бы не стали холодней солнечные лучи. С каждым днем амплитуда их колебаний становилась все меньше и меньше. А однажды ветер принес холодный воздух, от которого движение соков в теле сильно замедлилось, и Растение почти перестало ощущать себя. Потом тело сковало чем-то мягким и холодным, и наступило полное забвение.
Сколько оно длилось, Растение не знало. Просто однажды оно снова ощутило тепло, почувствовало чуть заметное движение соков в теле, потом ощутило свет, и жизнь пошла своим чередом: бурный рост весной сменялся периодом стабильности летом, замедлением жизни – осенью
Долго ли, коротко ли, много ль зим и лет миновало – трудно сказать, потому что никто им счет не вел – старые корни давно отсохли, а у новых есть только будущее, к которому они ненасытно стремятся.
Но однажды Растение, продвигаясь вдоль ручья, добралось до ледника. Его холодное дыхание заставило Растение приостановиться, и большая часть побегов повернула обратно. Однако один побег, укрываясь от мертвящего холода ледника, совсем близко прижался к течению ручейка, ощущая его тепло, которое не мог победить даже ледник. И побег продолжил свой путь к Вершине, стелясь вдоль потока, почти прижимаясь к нему.
Ручей нырнул под ледник. Солнце совсем исчезло, не говоря уже о звездах. Но побег двигался за теплом ручья, которое становилось все ощутимей. Арка льда над ручьем стала выше, а вода теплее, и однажды лед кончился. Вода же стала такой горячей, что побег поспешил отодвинуться подальше.
Здесь, на высоте за ледником, всего было вдосталь – и солнечного света, и тепла, и влаги – оказалось, что ручей начинается вовсе не с ледника, а из горячих источников, бьющих из склона, поросшего странными растениями, к которым Побег отнесся с большой настороженностью, быстро разобравшись, что они питаются тем же, чем и он… Хватит ли на всех?.. Пока хватало…
Побег опять окреп, разросся, почувствовал силу и жажду движения. Снова на нем появились сине-белые цветы, похожие на человечка в синем костюме и белой рубашке.
Однако не все здесь было столь уж прекрасно. Во-первых, в воздухе не хватало кислорода, а попадались незнакомые, порой опасные включения, отчего дышать приходилось то очень интенсивно, то вовсе задерживать дыхание. Во-вторых, почва местами была очень горячей, и в нее нельзя было даже запустить корни. Приходилось обследовать побегами большие пространства, прежде чем находилось подходящее для укоренения место.
Но зато здесь, видимо, не приходилось бояться зимы. И она, действительно, что-то уж долго не наступала. Растение даже притомилось от непрерывного интенсивного бытия.
Гораздо выше теплых источников ощущалось мощное излучение света и тепла незнакомого состава волн. Растение всегда любило свет и тепло и потому направило свои побеги в сторону необычного объекта. Тем более что спектр у него был довольно приятный и не сулил опасности.
Звезды загорались в темноте и гасли при свете Солнца, далеко внизу клубились тяжелые снежные тучи, а Растение медленно и упорно ползло вверх по склону, теплому и приятному, орошаемое время от времени ласковым прохладным дождиком. В таких условиях ползти можно было как угодно долго.
Может быть, так оно и было… Во всяком случае, за это время Растение заполнило собой весь ранее голый склон от горячих источников до светящейся вершины. И когда первые его побеги достигли высшей точки и высунулись за край, охлаждаемые обманчиво прохладными дождиком и ветром, оттуда
Звезды, казалось, с интересом наблюдали за встречей…
Растение больше не высовывало свои побеги за край Вершины, а принялось окружать ее ими. А поскольку влаги в почве почти не было, корни его уходили все глубже и глубже в склон.
Растение все время ощущало сотрясения почвы и воздуха, сопровождаемые очень низким рокотом. Они облегчали корням продвижение вглубь. И в какой-то момент кончики корней высунулись в заполненное жаром и светом пространство. Корни – не побеги, чтобы быстро реагировать на боль, изменяя направление движения.
Но боль была невыносимой, и все тело Растения напряглось, чтобы превозмочь ее и выдернуть корни из коварной почвы. В этот момент раздался особенно мощный гул, сопровождавший сильное сотрясение, и вся оконечность Вершины, разрыхленная корнями Растения и постоянными колебаниями, с шумом рухнула внутрь жерла, в глубине которого клокотало и булькало раскаленное каменное варево.
Растение, на лету превращаясь в уголь, пепел, золу, раскаленный газ, плазму, опустилось в магму ее неотличимой частью. И в этот момент она вдруг вспучилась, заклокотала и взорвалась, выбросив из жерла громадный огненный столб.
И задрожала земля, и пополз вниз по склону ледник и, догоняя его, потекла, переливаясь через край кратера, как тесто из квашни, раскаленная, пышущая жаром и пламенем магма…
И поблекли ослепительные ночные звезды в сполохах всепожирающего пламени, и, казалось, содрогается не только земля, но и небо… И, задрожав, вышла река из берегов, и тихое озерцо выплеснулось на зеленые берега, и стукнулись лбами каменные исполины, охранявшие его…
– Поздравляю вас, госпожа Мэр, – донесся до Женщины смутно знакомый голос. – Мальчик!..
Она с трудом открыла глаза, все еще опасаясь, что нескончаемая боль, только что утихшая, вернется вновь. Но в теле и в душе царил покой.
Перед ней с младенцем на руках, улыбаясь, стояло гинекологическо-акушерское светило Города. Его усы торжествующе топорщились в стороны, пытаясь дотянуться до ушей. Он был явно доволен своей работой…
– Мальчик?.. – беззвучно прошептала обескровленными губами госпожа Мэр… Если б еще кто-нибудь объяснил ей, откуда он взялся… Бог с ней, с прессой, которая вовсю муссировала заключение медиков о ее «непорочном зачатии», где восторженно, где иронически, но она-то сама совершенно точно знала, что зачать от мужчины у нее не было возможности за неимением оного… Тайное искусственное осеменение?.. Но она не видела ни малейшей оказии для этого…
Разве что, однажды – как раз месяцев девять назад, ей приснился странный сон, будто она – река, начинающаяся с тихого озерца. И ОН – таинственно исчезнувший или погибший в автокатастрофе (хотя трупа его не обнаружили) предыдущий Мэр, ее шеф, – вдруг появился на берегу и бросился в озеро!.. О!.. Это было ее единственное сексуальное впечатление после его исчезновения, единственный взрыв страсти в ее жизни, который она себе позволила!.. И все это во сне…
Не могла же она, в самом деле, забеременеть от игры подсознания!.. От собственного сна!..