Государево дело
Шрифт:
– Нет, пожалуй, мне довольно. Кстати, Матвей Иванович, а у тебя ведь, кажется, сын подрастает?
– Двенадцатый год пошел, – не без гордости в голосе отвечал мне кравчий.
– Учишь?
– А как же, – насторожился придворный. – Слово Божье твёрдо знает и на клиросе поет…
– Отрадно слышать. И что же ты его такого образованного в академию до сих пор не отдал?
– Помилуй, государь, – взмолился старик. – Он же ещё совсем молодешенек, куда ему на службу!
– Да ладно тебе, я же его не на войну посылаю, а на учебу. Мой, кстати, куда как младше, а уже учится.
– Государь,
– Не блажи. Чай академия не на краю света. Считай что при тебе, но уже и при царевиче. Это ты старый, а ему ещё служить и служить. В общем, как хочешь, а чтобы сына в академию отправил. Гляди, проверю!
Договорив, я отставил в сторону пустую чашку, после чего мы с Катариной встали и направились заниматься накопившимися делами, оставив несчастного кравчего наедине с арапчонком.
– Эх, – досадливо вздохнул Шемякин, – пил как все добрые люди квас да вино хлебное [47] был человек как человек. Если и затевал чего так войну, али разбойников ловил да вешал. На богомолья ходил опять же, ну и по девкам, куда ж без того… Сплошная Благодать! А теперь чего, напьется кавы так всякая неподобь на уме… В академию сына отправь… Тьфу!
47
Хлебное вино. – Так называлась водка.
Хайле тем временем деловито собирал в специальный сундучок свои принадлежности, не переставая улыбаться своему строгому начальнику.
– Чего скалишься антихрист чумазый? – рассвирепел кравчий. – Всё через тебя, да через турок проклятых!
Внешне Семён Буйносов за время отсутствия в Москве изменился не сильно, разве что ещё больше раздался в плечах, да вместо аккуратно постриженной бородки лицо стольника украшала столь густая поросль, что иной разбойник обзавидовался бы. И взгляд. Тяжелый взгляд человека много повидавшего на своем не таком уж длинном пути, и не раз принимавшего непростые решения.
– Ну, рассказывай, – поощрил я его. – На государыню не косись, у меня от Ея Величества секретов нет. Только не части, она нашу речь еще не слишком разумеет, так я ей перетолмачивать стану.
Вообще-то, подрабатывать переводчиком мне не по чину. Но князь Буйносов с одной стороны уже успел послужить рядом со мной, так что о простоте царских нравов знает не понаслышке, да к тому же побывал в Европе и порядки тамошние ведает. С другой, а кого позвать? Кликнуть грамотного дьяка, конечно, можно, только ведь через полчаса обо всём рассказанном весь Кремль знать будет, а ещё через полдня и вся Москва. А оно мне надо?
– По твоему повелению, великий государь, – неторопливо начал Семён, тщательно подбирая слова, – отправились мы со стольником Дмитрием Погожиным в Мангазею на воеводство. Было с нами сто пятьдесят человек стрельцов и почти двести казаков, набранных из охочих людей в сибирских и уральских городках. Шли долго, а уж каково тяжко, того и описать Вашим Царским Величествам не смею, дабы не утруждать перечислениями горестей. Места те пустынные и на многие сотни верст живого человека не встречалось на пути, однако же проводники не подвели и с Божьей помощью добрались мы до тамошнего острога.
– Что
– В данном случае, небольшая крепость с гарнизоном из казаков, – пояснил я. – Они контролируют территорию вокруг крепости и собирают дань среди окрестных племен.
– Я понимаю, – кивнула в ответ царица. – А откуда они берут припасы для своего существования?
– Чего? – переспросил насторожено прислушивавшийся к нашему разговору Буйносов.
– Да вот, – ухмыльнулся я. – Государыня в неизбывной своей милости интересуется, как вы там с голоду не передохли?
– Известно как, – пожал плечами стольник. – На первый год с собой брали, сколько можно, но все больше охотой да рыбалкой. Благо места вокруг на дичь страсть какие богатые. Уж на что в наших вотчинах охота знатная, а супротив сибирской дичи все равно, что и нет её вовсе!
Глухари да куропатки сами в силки лезут. Рыбы в реках – руками черпать можно! Ягоды опять же немеряно. Не такой как у нас, но все равно много. Так что, хоть хлебушко в тех краях и не родит, но прожить, ежели с умом, можно!
– А каковы местные жители? – продолжила расспросы царица.
– Дык разный народишко-то встречается. Есть совсем дикие люди, в лесу живут, пням молятся. Промышляют охотой да рыбалкой. Иные пасут оленей в тундре и с того сыты. Ничего так люди, не злые, токмо живут уж больно грязно. Старожилы сказывают, что если по дурости на месте их стойбища лагерем встать, вшей с блохами можно и не вывести. Придется всю рухлядь сжигать и в новую переодеваться. Так сие или нет, не ведаю, но люди говорят.
– Какой они веры?
– Язычники, матушка.
– Отчего же вы не привели их к истинной вере?
– Так не велено же! – изумился Семён.
– Кем? – округлила глаза шведка.
– Мною, Ваше Величество, – одними уголками губ улыбнулся я. – А равно и всеми моими предшественниками на московском троне. Тамошних аборигенов запрещено приводить в христианство силой.
– Но почему?
– Потому что Сибирь большая, и если местных притеснять паче меры, то они разбегутся, и ищи их потом по тайге.
– Но свет Истины…
– Исключительно добром, лаской и убеждением. Как это и завещал нам Спаситель.
– Хм, – задумалась Катарина, – по-видимому, вашим миссионерам не так просто нести слово Божие.
– Ничего, они справляются.
– Чего? – снова переспросил Буйносов.
– Да вот, государыня дивится, что ясачных не велено утеснять.
– Оно так, – вздохнул князь. – Только…
– А вот с этого момента поподробнее, – подобрался я.
– Да чего там, государь, – досадливо махнул рукой Семён. – Казаки наши – воры! Чуть отвернешься, такого наворотить могут, что никакая епитимия не покроет. Грабят, а тех, кто грабить не дает, убивают, девок сильничают. Если где поселение себе устроят, то враз всех инородцев кто под руку попадет похолопят, а чтобы не разбегались берут аманатов [48] , с каждого дыма по голове.
48
Аманат. – Заложник.