Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья
Шрифт:
И, наконец, в-пятых, в канун Собора была организована шумная пропагандистская кампания против монастырского землевладения. В конфликтах между монастырями и крестьянами власть теперь становилась на сторону «угнетенных». Подобная тактика социальной демагогии уже применялась великим князем перед походом на Новгород, когда он призвал новгородцев жаловаться ему на местное начальство, расколов тем самым новгородское общество.
Но тут вступил в игру Его Величество Случай, который и сегодня не могут предугадать самые хитроумные политтехнологи. Дабы создать прецедент, великий князь решил воспользоваться поземельным спором между крестьянами села Илемно и Троице-Сергиевой лаврой. Уличив монахов в «неправедности», Иван Васильевич потребовал назад грамоту на это село,
Произошло это 28 июля 1503 года, и в тот же день великого князя разбил инсульт. У него отнялись рука, нога и перестал видеть один глаз. Было ли это чудо Господне, как шептались в монастырях, или случайное совпадение, но болезнь сильно повлияла не только на физическое, но и на психологическое состояние государя. Однако, даже получив грозное Послание с того света, Иван III не отказался от задуманного плана ограбления церкви.
Собор открылся в последних числах августа в великокняжеском дворце. Светская власть была представлена на нем «первым составом»: Боярская дума, все государевы дьяки, высшая знать и. наконец, сам великий князь и наследник Василий Иванович. Как и намечалось, Собор сразу приступил к обсуждению нестроений церковной жизни, однако тон разговора получился не таким, как ожидалось. Пережив серьезный кризис, вызванный ересью, церковь не искала оправданий, а сама стремилась к очищению. Собор бесстрашно поднял больные вопросы церковного быта, дававшие еретикам повод для нападок на духовенство. Жесткому и бескомпромиссному осуждению подверглись симония, «зазорная» жизнь вдовых попов, пьянство и прочие язвы церковной жизни. В итоге Собор запретил святителям взимать мзду за поставление священников, повелел расселить так называемые «двойные монастыри», в которых жили монахи и монахини, а также запретил вдовствующим попам совершать богослужение, если они не примут пострига.
На этом Собор был объявлен закрытым, и соборяне начали разъезжаться по своим епархиям. В числе первых уехал Иосиф Волоцкий. Но едва он покинул столицу, как власти вдруг объявили о продолжении Собора. Запыхавшийся посыльный нагнал волоцкого игумена уже за городской заставой, и тот тотчас развернул лошадей.
А на Соборе тем временем уже разыгрывались нешуточные страсти. Как и было задумано, первым поднялся Нил Сорский и предложил монастырям добровольно отказаться от своих земельных владений. «Нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием, а в случае нужды просили бы милостыню от христолюбцев: нужная, а не излишняя».
Затем от лица светской власти докладывал кто-то из государевых дьяков, по некоторым сведениям, Иван Волк Курицын. Тут-то и пригодились изыскания Ивана Черного и других «жидовствующих», направленные против монашества вообще и монастырского землевладения в частности. Смысл доклада заключался в том, что «государь восхоте у митпрополита у всех владык и у всех монастырей села поимати и вся к своим соедините. Митрополита же и владык всех монастырей из своей казны деньгами издоволити и хлебом изоброчити из своих житниц». Понимая, что собственность является гарантией независимости, власти хотели не только обобрать церковь, но и посадить ее на государево жалованье, превратив духовенство в покорных госслужащих.
Воцарилось тягостное молчание. Взоры архиереев обратились к Геннадию Новгородскому. Какое-то время он колебался («ибо уже ограблен прежде того»), но затем выступил с отповедью секуляризаторским планам правительства. И тут не выдержали нервы у великого князя. Он обрушился на архиепископа Геннадия с грубой бранью («многими лаяньями ему уста загради»). Наверное, он был страшен в эти минуты, этот наполовину парализованный горбатый старик в парчовых одеждах, изрыгающий ругательства и угрозы посреди притихшего Собора. Наверное, многих присутствующих обуял привычный страх
Где-то в этот момент появился Иосиф Волоцкий и с ходу вступил в бой. Призвав в союзники святых Антония и Феодосия Печерских, он вопросил: «Если не будет у монастырей сел, как честному и благородному человеку постричься? А если не будет честных старцев, откуда взять на митрополию или архиепископа или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет у нас честных и благородных — ино вере будет поколебание».
Разгорелся острый спор между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. В этом споре резко обособились два противоположных взгляда, два направления монашества, которые впоследствии получили название «иосифлян» и «нестяжателей». И те и другие считали необходимым преобразование монастырской жизни. Но если «нестяжатели» хотели освободить обители от вотчин, то «иосифляне» надеялись исправить монастырскую жизнь строгим общежительным уставом.
Нил Сорский видел цель монашеской жизни не во внешнем благочестии, а во внутренней работе души, в «умной молитве». Его идеалом были греческие православные монахи-исихасты, с которыми он познакомился еще в молодости на Афоне. Исихазм (в переводе с греческого «спокойствие, тишина, уединение) — это мистическая практика, в основе которой лежит безмолвная молитва ради созерцания Божественного света. Забудем о человеческих нуждах, грехах и болезнях, учили исихасты, предоставим самому себе этот суетный мир, а сами удалимся в тишь скитов, в самоуглубление, погрузимся в духовный транс.
По убеждению «нестяжателей», монастырская собственность отвлекала иноков от их главного призвания — служения Богу. «Очисти келью свою, и скудость вещей научит тебя воздержанию. Возлюби нищету, и нестяжание и смирение!» — взывал старец Нил. Он полагал (и не без оснований), что, владея имениями, монастыри делаются участниками всех неправд, соединенных с тогдашним вотчинным управлением. Старец горячо обличал любостяжание и накопительство, которому были подвержены многие обители, хозяйственную суетливость монахов, их угодливость перед сильными и богатыми, корыстолюбие, лихоимство и жестокое обращение со своими крестьянами. Его возмущали монахи, «кружащиеся ради стяжаний», по их вине жизнь монастырская, некогда «превожделенная», стала «мерзостной». «Проходу нет от этих лже-монахов в городах и весях; домовладельцы смущаются и негодуют, видя, как бесстыдно эти “прошаки” толкутся у их дверей».
Но и у Иосифа Волоцкого тоже была своя правда. В защищаемой им монастырской общине все принадлежало обители и ничего — лично монахам. Процветающие обители являли собой образцы трудолюбия, умного хозяйствования, а в военную годину выступали оборонительными форпостами. Земельные владения монастырей давали им возможность не только помогать нуждающимся, но и служить умственными светильниками, готовить для народа духовных пастырей. И еще они несли людям облагораживающую красоту, которой им так не хватало в повседневности. Согласись церковь с Нилом Сорским, и мир лишился бы Соловков и Новодевичьего, Александро-Невской лавры и новгородского Юрьева, Кижей, Валаама и еще великого множества изумительно слитых с природой архитектурных ансамблей, в создание которых русский народ вложил столько труда и души.
Если идеал Нила Сорского — духовное и нравственное самоочищение через молитву и отрешение от всего мирского, то идеал Иосифа Волоцкого — служение людям. Принимая мир во всем его несовершенстве, Волоцкий видел в монашеской жизни не только устремление к своему личному Богу, но и помощь людям, которые в ней нуждаются, делание справедливости и милосердия. Иосифлянские обители служили и странноприимными домами, и столовыми для сирот и убогих, и больницами для страждущих. Отсюда начинались традиции прославленной русской благотворительности.