Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
– Что, по вашему мнению, необходимо издать сейчас?
– Преступление, что до сих пор не издан «Бесконечный тупик» Дмитрия Галковского. Можно по-разному относиться к этому автору, но его книга – незаурядное произведение. Фактически прекращен выпуск поэзии. Ведь поэзия у нас, в отличие от других стран, не была герметизирована, являлась общенациональным чтением.
– Ваше эстетическое кредо?
– Без гнева, но с пристрастием.
– Какая у вас мечта?
– Написать книгу, которую будут перечитывать, – вот моя сверхзадача,
«Литература – это обмен тонкими энергиями»
– Владимир Валентиныч, а ваше место-то заняли! – беспечно заметил сидевший впереди кудрявый Писатель.
– Как-то ехидно вы это сказали… – вздохнул водитель.
Он выпустил всех, а потом, отогнав машину, присоединился уже в номере, в который мы попали прямо с улицы через балкон-веранду – заходи, кто хочешь! Коллега остался допрашивать водителя Меньшова – неизбежная издержка популярности Режиссера, – а мы с Писателем прошли в его номер.
– Мы с Меньшовым сценарий пишем тут, в Доме творчества, – потыкал пальцем Писатель в сторону обоев с причудливым орнаментом. В некоторых местах они заслонялись от обзора книжным шкафом, тахтой, прикроватной тумбочкой – удобный номер, не возбуждающий побочных мыслей о роскошествовании.
– По «Козленку»?
– Нет, это оригинальный замысел.
Писатель сидит рядом в спортивном костюме. Иногда уверенно прикасается к лежащему перед ним на столе чемоданчику портативного компьютера. За его спиной майское солнце проецирует силуэт балконного проема на пол, который уже здорово нагрелся, особенно если ступить на него босой ногой… Да-а, разочаровали они слегка! Уж больно интересна сама идея восхождения на литературный олимп без малейшего профессионального багажа! Как, кстати, она возникла?
– А она едва ли не в чистом виде витала – на глазах ведь появлялись какие-то бездарные люди, которые внезапно провозглашались крупными литераторами и вскоре исчезали. Так что это просто доведенный до абсурда факт, когда уровень текста, предлагаемый автором, не соответствует его месту в литературной иерархии. Ведь если человек может написать плохой роман, который впоследствии объявят «романом года», – Писатель указал рукой в сторону окна, примерно в направлении Кунцева, но, видимо, имея в виду окружающий мир, – то почему он не может его вовсе не написать?!
– Юрий Михайлович, а прототипы у персонажей существуют?
– Стопроцентных нет, все собирательные.
– А, вот так?
– Да, в печати уже где-то об этом появлялось. Чистых аналогий нет.
– Коллеги-то как откликнулись на роман? Вы порой нелицеприятно пишете о своей среде, пытаетесь подметить нездоровые тенденции в литературном процессе.
– Особенно раздражены либеральные писатели. Многие не то чтобы себя узнали, но свою позицию, неблаговидности свои какие-то – целый слой писателей. А я ведь старался написать, если хотите, картину эпохи. Видение сатирика очень сильно влияет на общественное сознание, возьмите Ильфа и Петрова. И мне хотелось, чтобы о нашем времени
Тут приходится напомнить Писателю, что по крайней мере одного персонажа он выводит без всякого смущения – «кудрявого юношу с ранним брюшком», то есть себя.
– Так я же тоже был смешон!
– Там у вас, я заметил, прием есть своеобразный – фиксация в скобках: «запомнить!» или, наоборот, «не запоминать!»…
– Это имитация творческого процесса… Вообще, роман – в каком-то смысле полемика с постмодернистами. Не стоит, мол, поднимать шум из-за некой усложненной формы, нормальный писатель-реалист может этой усложненности выдать сколько угодно. Но кроме этого должен быть язык, социальная сверхзадача, запоминающиеся герои – попробуйте все это сразу сделать! Ведь самое сложное – держать в себе весь текст, прозванивая его сверху вниз, сбоку, по диагонали…
Почетна обязанность вытянуть Писателя на откровения о собственном творческом процессе. Да что там, его самого, верно, подтачивает временами желание в периоды блаженного отдохновения от этих галерных истязаний, именуемых творчеством, небрежно коснуться перед малосведущими тайн и принципов ремесла, утверждаясь лишний раз в самом себе.
– Я замечаю в себе этот рефлекс: ага, надо запомнить! Профессиональная болезнь. Я не записываю; считаю, что если мысль или наблюдение удачное, то рано или поздно всплывет. И вообще не работаю с записями: появляется какая-то искусственность, нарочитость. А образ должен сидеть в подкорке, и, когда возникает в нем необходимость, он сам всплывает и встает на место. И только тогда перед нами полное ощущение естественности.
– Юрий Михайлович, бывает у вас такое состояние, – пытаюсь выяснить, что подстегивает пишущих людей в так или иначе существующей атмосфере соперничества, – когда, оглядевшись, вы замечаете как бы затишье на литературном фронте и возникает желание, вполне честолюбивое, сделать рывок и вырваться вперед?
– Да нет, у меня другой стимул… – Писатель в некотором недоумении. Ему не то чтобы непонятна постановка вопроса, скорее представленная мной ситуация кажется ему нелепой. – После того как литература перестала кормить, очень многие из нее ушли. Остались люди, которые научились писанием зарабатывать – лудят бесконечные «Банды», или те, кто не может не писать. Я вещь закончил – должен прийти в себя, накопить энергетику; потом она сама начинает пробиваться. У меня есть такая установка: когда я начинаю вещь, я стараюсь максимально вытянуть на возможно высокий уровень. Доделываю ее, насыщаю, потом наступает момент: все, на нынешнем своем уровне развития я лучше сделать не смогу. И тогда я останавливаюсь.
Он действительно замолчал, и, застигнутый врасплох, стал явственнее слышен шелестяще-щебечущий фон, долетающий снаружи.
– Если говорить об ориентире эстетическом, то мне вспоминаются слова Владимира Соколова (он писал предисловие к моей первой книге стихов): «Стиль свой обретаешь не тогда, когда знаешь, как ты должен писать, а когда знаешь – как не должен». И сейчас у меня ощущение, что я вышел как раз на такой уровень. Когда пишу, то уже знаю, что эта вещь будет иметь успех. Уже примерно знаю своего читателя…