Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
– В смысле, сознательно стремитесь писать для него?
– Это как внутри звучащая мелодия… Нет, не потому, что хочу понравиться, а, уже написав, думаю: вот, это должно понравиться!
– То есть, даже если вы видите, что какие-то места могут и не понравиться, но лично вам дороги, вы их оставляете?
– Но при этом всегда помню о том, что эту вещь будут читать. Ведь в чем недостаток нынешних писателей-авангардистов: они совершенно забывают, что книги читают.
– Их на
– Конечно, такая литература имеет право на существование, она и должна быть, но не надо ее выдавать за вершину национальной литературы. Это одна из расселин… – Писатель оживился, довольный, что вспомнил наконец в связи с темой пример для иллюстрации. – Один мой приятель раньше писал огромные сюрреалистические романы – по два-три в год… Потом мы на некоторое время потеряли друг друга из вида, вслед за чем он объявляется в качестве автора маленьких, но очень точных и очень милых реалистических рассказиков. Спрашиваю его: «Что у тебя так мало рассказов?» – «Тру-удно писать…» Понятное дело!
Начав шаблонной фразой: «Вы производите впечатление благополучного человека», пробую узнать, явилась ли известность и в понятной мере стабильность панацеей от рефлексии и душевного смятения, свойственных обычно несостоявшимся авторам, – в последнем произведении Писателя видны намеки на далеко не безмятежное существование в минувшее десятилетие.
– У меня был мощный кризис с 91-го по 93-й – я просто на год вообще выпал отовсюду. Очень тяжело переживал развал страны…
– Страна страной, но каждый живет прежде всего своей жизнью.
– Нет, вы знаете, я понял одну такую вещь. Чем старше становлюсь, тем сильнее ощущение себя как элемента чего-то большого, этнически целого. Меня поражение страны, ее унижение в международном плане, ее распад ранили буквально на органическом уровне. Это, видимо, таинственная связь каждого человека со своим народом, как клетки с живым организмом.
– Как выходили из этого кризиса?
– Так и выходил – работой. Я в «Демгородке», что называется, «отдуплился». Кстати, не люблю этот писательский тип, что я вывел в «Козленке» в лице поэта Шерстяного, который всюду появляется с застывшей на лице гримасой неудавшейся жизни, хотя жил при этом не кисло, – я видел таких людей немало! Считаю, что человек должен «держать» лицо независимо от обстоятельств.
– Юрий Михайлович, с годами, по мере того как у вас выходит очередная вещь, корректируется ли ваша жизненная позиция по отношению, допустим, к ситуации в стране?
– Мы жили в закрытом, дисциплинированном, напряженном обществе, но вместе с тем мощном и достаточно справедливом и не могли понять – кто мы? Ты обязан быть одновременно патриотом и интернационалистом – и попробуй дернись! А когда начались все эти преобразования, началась и идентификация. Человек, который прежде сидел с тобой на партсобраниях и был замечательным советским патриотом, вдруг превратился в махрового прозападника. А про себя я понял, что я патриот и государственник.
– Это,
– Ну да! Уверен, что в России проблема прав человека не главная в том смысле, в котором сейчас нам пытаются преподнести, а главная – проблема мощного и достаточно гуманного государства. Только мощное государство может быть гуманным. А сейчас, я считаю, значительная часть населения лишилась гораздо больших прав, чем имела.
Разговорились о поездках Писателя, которых у него было немало, в том числе и заграничных. Оказалось, что он к этому стал спокойней относиться, второй раз в страну уже не едет. В Америке готовили к изданию «Апофегей», предлагали приехать, поработать с переводчиком – отказался: это ж месяц выпадает!
– Вы настолько цените сейчас свое время?! – искренне удивился я.
– Конечно… – предупредительно и вместе с тем с некоторым замешательством откликнулся он. – Есть люди, которые могут работать в любом положении: в самолете, на конференции. Я в самолете могу, ну, максимум корректуру прочитать и выправить. Для творческой работы мне надо настроиться, я очень медленно вхожу в материал, да и пишу медленно. Но ведь только таким образом постигается атмосфера вещи, когда ты в нее входишь! А когда она написана в президиуме или на перекладных – этого не скроешь… Ведь что такое литература? Это некий обмен тончайшими энергиями. А как ты эту энергию саккумулируешь? Чем больше ты работаешь над вещью, чем больше отдаешь энергии, тем больше она потом разряжается в читателя. Вот механизм-то какой!
Тут я услышал глуховатый голос Режиссера, который провожал параллельного коллегу мимо нашего балкона-веранды. На табло электрических часов, что в шкафу, – зелененькие цифры: «4.44». Писатель сидел к ним спиной, но изредка, как бы невзначай, барабанил по крышке лежащего перед ним компьютерного чемоданчика.
– Завязка-то у вас хоть оформилась? – спросил я его напоследок о новом сценарии.
– Да, мы уже продумали сюжет. – Снова дробный стук по пластиковой крышке. – Теперь надо садиться писать, это самое сложное.
Перед учителями снимаю шляпу
Это интервью состоялось вскоре после того, как закрылся на ТВ канал «Российские университеты», на котором писатель Юрий Поляков, автор книг «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и многих других, вел передачу «Стихоборье» – единственное в европейском телевидении поэтическое шоу. Мой первый вопрос и был посвящен ушедшему в небытие каналу.