Государство Солнца (с иллюстрациями В. Милашевского)
Шрифт:
По возвращении в крепость я действительно переговорил с Беспойском и о Паранчине. Поляк поморщился, сказал, что много народу просится, может не хватить продовольствия. Но когда узнал, что Паранчин мой родственник и помогал нам кое в чём, согласился взять его на корабль. Я передал об этом Паранчину. Он захохотал и убежал куда-то.
На другой день рано утром мы с Ванькой пошли последний раз на кладбище, на могилу отца. Посидели немного у могилы, потом пошли в поле, по дороге к лесу.
Я шёл, глядя на зеленеющую траву. Вдруг на опушке леса Ванька закричал:
— Лёнь,
Действительно, на пеньке сидел красный клёст и пел свою песенку: «Чавыча-чавычу видел»…
Чавычей назывался у нас лосось. Пение красного воробья обыкновенно предвещало появление этой рыбы в наших реках. В прошлые годы мы всегда в это время приступали к рыбной ловле. Но в этом году мы готовились к другому.
Я согнал красного воробья с пенька и сказал тихо:
— Вань… В этом месте я хотел убить тебя зимой.
Ванька махнул рукой:
— Брось. Что было, то прошло. Хорошо, что красного воробья встретили. Хоть рыбы не наловим, счастливо поплывём…
В этот же день вечером, перед нашим отъездом из крепости, Беспойск велел устроить пир остающимся казакам и солдатам. На двор было вынесено несколько бочонков с водкой и рыбой, и трёх оленей зажарили на кухне. Когда стемнело, на середине двора развели большой костёр. Казаки пели песни и прыгали через огонь.
Пока шло на дворе веселье, офицеры в канцелярии писали письмо императрице. В письме говорилось, что ссыльные навсегда покидают Камчатку и благодарят царицу за великие милости. Указывали на неправду, которая царствует в стране, и издевались над планами просвещённой императрицы. Письмо вышло длинное. Каждый офицер хотел вставить своё слово, чтобы лишний раз укорить Екатерину. Письмо прибили на место портрета в канцелярии. А портрет схватил старик Турчанинов и побежал с ним на крепостной двор.
Там, возле костра, Турчанинов издал несколько непонятных, но страшных воплей, и все столпились вокруг него. Он кончил свои крики тем, что высоко поднял портрет и бросил его в огонь. Пламя охватило картину. Турчанинов раскрыл рот и показал казакам обрезанный язык. Он хотел объяснить что-то. Но без слов не мог сделать этого, хотя вид вырезанного языка и без слов объяснял всё.
В это время во двор вошёл Беспойск. Он поднялся на комендантское крыльцо. Его сейчас же обступили.
— Прощайте, ребята! — закричал он громко. — Не поминайте лихом!
Казаки молчали. Потом один из них произнёс:
— Взял бы ты нас с собой… Не житьё здесь. Корабль велик…
Остальные подхватили:
— Почему бы не взять?.. Приедет комендант новый, беда будет… Возьми с собой в страну солнечную…
Беспойск ответил:
— Мы ещё вернёмся, братцы. Не для себя счастья ищем… Дайте нам сроку. Побываем в счастливой стране, пришлём за вами корабли… Только вы нас ждите и обиды запоминайте… А за нами дело не станет…
Это заявление было встречено криками «ура». Казаки собрались даже качать Беспойска. Но тут подошёл Хрущёв и сказал, что пора садиться в лодку. Скоро Беспойск, Хрущёв и Турчанинов уехали на корабль.
Я старался как можно дольше задержать
Было уже за полночь, когда Панов закричал, что пора отплывать последней байдарке. Вместе с толпой казаков мы вышли к берегу и начали усаживаться.
Я со своим сундуком первый влез в байдарку. Следом за мной прыгнул Нест, он тоже ехал на Тапробану. Потом влез Ванька с порядочным узлом: он увозил поповское добро. Панов сел последним.
На берегу толпились казаки. Они запели какую-то прощальную песню, но потом оборвали её. Закричали вслед:
— Приезжайте за нами! Ждать будем!
Мы тихо отошли от берега на середину реки.
Было довольно тепло и уже светало. Я как-то слабо представлял себе, что покидаю навсегда Камчатку, мою родину. Ванька тоже притих. Он плакал, сидя рядом со мной.
Совсем рассвело, когда мы вышли на Чекавку. Много птиц плавало теперь кругом, не то что в зимнюю пору. При нашем приближении они неохотно поднимались и низко летели над белесоватой водой. Вдали уже показался «Пётр», слегка прикрытый низким туманом. Ещё дальше горела старуха «Елизавета». Беспойск приказал сжечь её, чтобы за нами не могло быть погони. Панов торопил гребцов. И в это время с берега закричали.
Мы остановились, крик повторился. По-видимому, кричали нам.
— Не случилось ли чего? — спросил Панов. — Греби к земле.
Мы начали приближаться к скалистому берегу. Там, в редком тумане, стоял Паранчин, рядом с ним кто-то ещё и два белых оленя.
— В чём дело? — спросил Панов снизу.
— Подъезжай!
Байдарка подошла к берегу. Паранчин бросил большой мешок вниз и сам скатился следом за ним. Во второй фигуре на берегу я узнал Лукерью Ивановну, жену Паранчина. Лукерья Ивановна гукнула на оленей, и они шарахнулись в сторону. Сама же она скатилась вниз, как и её муж.
— Куда ты? — спросил Панов, видя, что Паранчин лезет в байдарку.
— В царство небесное еду, — серьёзно ответил Паранчин. — Начальник мне разрешил.
— А она?
— Она нам стряпать будет в царстве небесном.
Я посмотрел на Панова умоляюще. Он засмеялся и не стал возражать.
Когда мы подошли к кораблю, всё уже было готово к отплытию. В нашу байдарку спустили заложников из крепости: казачьего сотника, Лемзакова, штурмана Софьина. Софьина Беспойск назначил начальником крепости, и ему он передал все расписки на взятую нами казну, провиант и меха.
Байдарка с заложниками отчалила от корабля. Беспойск приказал вертеть кабестан и поднимать якорь. Слабый ветер дул с берега. Штурман Зябликов закричал, какие паруса надо ставить.
«Пётр» начал медленно выходить из Чекавки. Ссыльные и охотники молча стояли на палубе, глядя на знакомые берега. Вдруг из каюты вышел Хрущёв.
Должно быть, он спал перед этим. Сонными глазами Хрущёв оглядел берега, понял, что мы отходим от Камчатки.
Он закричал не своим голосом:
— Свободны!.. Свободны!.. Ура!..