Готический роман. Том 1

Воронель Нина Абрамовна

– А что такое – «дама»?

Ури с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, и на миг задумался, как бы объяснить Клаусу слово «дама» подоступней. Наверно, он придумал не слишком удачно, потому что Клаус был разочарован, когда узнал, что «дама» – это женщина, которая красиво одета. Он тут же начал отчаянно спорить, доказывая, что Вильма и Доротея одеты совсем не красиво в рваные джинсы, майки и кеды – а значит, никакие они не дамы. А кроме того, мамка с Эльзой рассказывали всякие ужасы про то, как они лижут друг друга языками, но он, Клаус, в это не верит, раз они не дамы, потому что именно дамы – это как раз те, которые лижут. Завершив свою невразумительную тираду горьким всхлипом, Клаус еще раз пнул мешок сапогом и начал высыпать оттуда отруби в ведро, чтобы готовить свиньям корм на вечер.

Пока Ури вспоминал вчерашнюю сцену, Инге

почувствовала на себе взгляд Клауса и оглянулась. Клаус тут же отвел глаза и, взвалив мешок на плечо, поспешно вошел в свинарник, а Инге вернулась к своему спору с подрядчиком. Эта маленькая драма, подсмотренная Ури из полутьмы комнаты, вдруг напомнила ему эпизод из пасторального фильма ужасов, где идиллические крестьяне, сгребая идиллические же опавшие листья, ни с того ни с сего превращаются в кровожадных вампиров, так что ему понадобилось встряхнуться, чтобы вернуться в реальность. Зачем он, собственно, встал с кресла? Ах да, кончилась бумага! Что ж, сказал он себе, пошли искать бумагу.

Ури вспомнил, как Инге на днях аккуратно вкладывала пачку бумаги в верхний ящик резного бюро у себя в спальне. Он вошел в спальню, открыл ящик и потянул на себя несколько страниц разом. Как видно, обертка пачки не была надорвана до конца, и вся пачка вывалилась на пол, а вслед за ней из ящика выпорхнул желтый лист с дюжиной напечатанных черным по желтому полю фотографических портретов. Ури поймал лист на лету и пробежал взглядом по рядам угрюмых напряженных лиц – террористы, которых разыскивает полиция. Он видел эти лица сотни раз на дверях почты, банков, супермаркетов, но никогда к ним как следует не приглядывался, – что ему до их немецких проблем? Однако сейчас он невольно присмотрелся к ним, пораженный каким-то неуловимым сходством всех двенадцати, будто они принадлежали к одной семье. А может, на них лежала объединяющая всех печать мрачной обреченности? Или, еще верней, их просто напросто объединяло унылое качество работы полицейского фотографа?

Ага, вот и Зильке Кранцлер, которую однажды упоминала Инге. Неужто ради нее Инге хранит этот лист у себя в ящике бюро? Действительно, страшный мордоворот. Да и остальные ей под стать, особенно девушки. Наверно, хорошенькие девушки находят лучшее применение для излишков своей энергии. Впрочем, одно мужское лицо выделялось среди остальных – ясностью взгляда, добротностью черт, гордой посадкой головы. Даже тщательно ухоженная полоска усов не делала это лицо фатоватым. «Гюнтер фон Корф» – прочел Ури под портретом. Ишь ты, «фон» – значит, еще и благородных кровей – интересно, зачем этому вагнеровскому Зигфриду понадобились кровавые игры с заложниками и похищением самолетов? Ури был крупный специалист по Рихарду Вагнеру – в пику матери, которая запрещала в ее присутствии упоминать его имя.

В кухне послышалось шарканье шагов и хлопнула дверь холодильника – это Клаус пришел за своим бутербродом. Черт побери, уже полтретьего, пора приниматься за работу, – по приемам Клаусом пищи можно было проверять часы. Ури положил желтый лист с портретами террористов обратно в ящик и небрежно сунул поверх него пачку бумаги, из которой он взял несколько листков. Закрывая ящик, он подумал, что Инге, конечно, сразу заметит следы его неловкого копания в ее бумагах – ему никогда не удавалось вернуть вещи, к которым он прикасался, в то священнодейственное состояние немецкого порядка, в каком она их неизменно оставляла. За окном на уровне его колен появилось сосредоточенное лицо Инге: она аккуратно снимала горшки герани с крюков, вбитых в основание рамы, и относила их куда-то влево, где стоял невидимый из комнаты стол. При каком-то повороте головы она заметила Ури, наблюдающего за ней сквозь стекло, и, не прерывая работы, улыбнулась ему рассеянно, словно с экрана телевизора.

Очистив от герани окно своей спальни, Инге исчезла из поля зрения Ури – наверно, отправилась дальше вдоль стен снимать остальные горшки, которых у нее было не счесть – а он, не выходя из спальни, присел к ее бюро.

«Я уже не помню, мамка, на чем я остановился на предыдущей странице, – размашисто написал он, – но это неважно, я начну сначала. Это будет опять про замок, потому что замок сегодня – мое главное увлечение, если не считать его хозяйки, конечно, – я добавляю это специально, чтобы ты не строила себе иллюзий, что есть надежда меня с нею разлучить. Сейчас, пока пишу тебе, я все время любуюсь из окна той сосредоточенной грацией, с которой она снимает с крюков висячие

горшки герани, упаковывает их каждый отдельно в нейлоновые мешки с проколотыми по центру дырочками для дыхания и увозит на тележке в специально для них приспособленный погреб, где они будут зимовать. Сегодня утром перед завтраком я попробовал невинно поддразнить ее, обозвав бедную герань символом буржуазного благополучия, а она почему-то вдруг ужасно на меня рассердилась и с вызовом объявила, что она достаточно насмотрелась на идиотизм врагов буржуазного благополучия, чтобы прислушиваться к таким бредням. Произнося эту маленькую речь, она выглядела еше более привлекательной, чем обычно, – тем более что она теперь к завтраку переодевается в какой-то невообразимо завлекающий кружевной пеньюар, купленный ею втридорога, по-моему, специально, чтобы соблазнять меня, – так что я, грешным делом, не удержался, и нам пришлось отложить завтрак на полчаса. В результате этого опоздания Инге простила мне мой радикализм, а Вильма уволокла меня из кухни, не дав допить кофе».

Ури перечитал написанное, восхитился стройностью изложения и подумал, жалея мать: «Все-таки садист во мне неистребим», – но вычеркивать свой маленький шедевр не стал, а понесся дальше на волне вдохновения.

«Сегодня мы с Вильмой обследовали первый подвальный уровень, в котором имеет смысл приступать к реставрационным работам сразу, как только появятся деньги. Мы прошли через круглый зал, я тебе о нем уже писал раньше, но только теперь я постиг замысел строителя – Вильма приволокла книги с картинками, описывающие подобные хоромы во всей их красе. Это нужно видеть, рассказать об этом не хватит слов. По плану у этого зала должен быть двойник на нижнем уровне, который можно было бы назвать подвальным, если бы замок не был построен на крутом склоне. Когда-то давно в нижний зал вела пристойная лестница, но от нее, к сожалению, немного осталось, и вход в зал намертво заложили каменными плитами, так что мы было отчаялись туда попасть. Однако кто-то до нас, видно, уже пробовал туда пробраться, так как сохранившаяся часть лестницы покрыта наспех сколоченным дощатым настилом совсем недавнего происхождения, – я еще не успел выяснить у Инге, кто и для чего его там настелил.

Но сегодня мы, наконец, отыскали отмеченный на плане пунктиром секретный вход, открывающий дорогу из верхнего зала в нижний. Через этот вход мы с большими предосторожностями проникли в короткий коридор, в котором обнаружили две окованные железом двери. Я пишу «обнаружили», потому что у нас на днях произошел небольшой казус: старый инвалид Отто, отец Инге – хороший фрукт, достойный отдельного письма, – потерял сознание, когда разглядывал новый план замка, и оторвал от него один угол. Мне удалось довольно точно этот угол приклеить, но между разорванными краями осталась маленькая дырочка, которая приходится как раз на секретный вход и скрытый за ним коридор.

При виде этих таинственных дверей Вильма затрепетала, как боевой конь при звуке боевой трубы, – простишь ли ты мне этот пошлый образ, всплывший неведомо из каких глубин моего подсознания, никогда не знавшего ни одного боевого коня? Вильма уже давно с нетерпением предвкушала торжественный миг, когда она сможет войти в недоступное подземелье под круглым залом, до сих пор отгороженное от мира каменными стенами и обломками лестниц. Судя по разорванному и потому не совсем разборчивому плану, там когда-то располагалась семейная сокровищница баронов Губертус по соседству со страшной темницей, куда навеки заточали врагов этого семейства.

Увидев эти две двери, Вильма бросилась к первой и начала торопливо подбирать к ней ключ. Дрожащими от возбуждения пальцами она срывала один за другим старинные ключи, нанизанные на стальной обруч, который мы, уходя из кухни, сняли с крюка, вбитого в простенке между окнами. Но как она ни старалась, ни один ключ к этой двери не подошел. Тогда она потребовала, чтобы я побежал бегом за машинным маслом, и я послушно побежал – она вошла в такой транс, что отказать ей было бы преступлением. Но когда я вернулся, она, не желая никому доверить такое важное дело, выхватила у меня флакон и стала по капле вливать масло в замочную скважину собственными изящно наманикюренными профессорскими пальчиками. Однако упрямый замок, хоть и обильно смазанный, не проявил ни малейшей готовности открыться, чтобы впустить нас в зачарованные подземные покои. Так что Вильме пришлось сдаться и предоставить возню с ключами мне. Но даже я не сумел подобрать ключ к этому проклятому замку.