Готы

Аксенов Иван

«Конечно, убежишь после такого…» — кривился от боли Благодатский и падал на стоявшую возле стены скамью. Слышал неподалеку голос мента, который бил: «Я его там оставил — таракана усатого ждать!» Понимал: так сказано — про начальника. Страшно хотел курить, видел на полу — окурки с оплавленными фильтрами. От нечего делать — принимался разглядывать надписи и рисунки, покрывавшие скамью — на которой сидел. Выполненные ручкой и выцарапанные чем-то, содержали они во множестве — ненормативную лексику, изображения половых органов и прочее, адресованное ментам и их нелегкой работе. Находил среди остального — четкий незаконченный рисунок, изображавший — смешно нагнувшегося, придерживавшего на голове фуражку мента, совокупляемого ближним иностранцем с густыми усами и в здоровенной кепке: сзади. Видел — здоровенный, толще ноги, член, глубоко утонувший в ментовских ягодицах, видел сползшие к ботинкам

форменные штаны и задранную на спину куртку. Думал: «Находчиво и остроумно… Не успел только пацан закончить: повели наверное куда-нибудь — пиздить. Хорошо бы завершить шедевр неизвестного автора: пускай будет солидарность!» Доставал из кармана не отобранную ментами шариковую ручку и принимался штрихами доводить рисунок до логического завершения: усиливал отображенное ментовским лицом напряжение, подчеркивал объем и мощь органа ближнего иностранца. Отодвигался, оценивал с расстояния — находил композицию неполной. Решал: «Это все оттого, что перед ментом — много свободного места. Туда прямо просится третья фигура… Но ведь не станешь же — еще одного хача рисовать?.. Нарисую-ка я там — жида!» Слышал вдруг в коридоре рядом — шаги, быстро прятал ручку и садился ровно. Видел прошедшего мимо и бросившего на него беглый взгляд маленького мента. Возвращался к рисунку и исполнял задуманное: ловко вырисовывал сначала перед лицом склоненного мента — просунутый в его рот еще один член, не менее мощный и масштабный. Далее, уже непосредственно к органу, присоединял фигуру в длиннополом сюртуке, с приспущенными штанами и руками, упертыми в спину. Дольше всего трудился над головой и лицом: рисовал шляпу, сильно загнутый нос со съехавшими на его конец — большими очками. Жирными спиралями вывешивал из-под шляпы длинные пейсы. Довольный, отстранялся и наблюдал результат: чувствовал, что за время художества почти полностью покинул его страх — оставалась только легкая почти незаметная дрожь во всем теле, словно — от несколькокилометрового кросса. Раскрывал тогда с таким трудом приобретенную в магазине книгу и принимался за чтение.

Через довольно длительный промежуток времени появлялся наконец главный мент. Усатый, с бледным лицом и неприятно прищуренными глазами, звал он Благодатского к себе в кабинет. Усаживал его за стол напротив себя, разглядывал заполненные другим ментом бумаги. Говорил:

— Так, значит… Переходил дорогу в неположенном месте — на улице Новый Арбат. Тебе что, пацан, переходов мало, что ли?

«Переходов мало… Ментов мне много!» — мелькала в голове мысль. — «Значит этот — еще и не знает, что я из магазина. Может, сказать ему? Да ну, на хуй, только хуже еще сделаю. Пора уже выбираться из этого гадюшника…» Просто отвечал:

— Случайно получилось…

— Случайно, понятно. За подобное нарушение предусмотрена административная ответственность. Штраф оплатил, сейчас оформим акт — и можешь быть свободен. И больше — так не делай!

«Кажется, он даже для мента — слишком туп», — решал про себя Благодатский и на вопрос записывавшего мента — «имя» — отвечал: — Константин, а на — «фамилия, отчество»: — Дмитриевич Бальмонт.

— Немец, что ли? — поднимал мент лицо и пристально рассматривал Благодатского.

— Не, какой немец… Отец — из Прибалтики.

— А, из Прибалтики. Понимаю! — важно кивал мент и расспрашивал дальше: про возраст, место учебы, приводы в милицию и прочее. Получал ответы, показывал — где расписаться. Расписывался. Вставал, чтобы уйти. Соображал вдруг и спрашивал:

— А тот милиционер, который меня сюда привез, где сейчас?

— Не знаю, уехал куда-то — на вызов, — отвечал удивленно. — Тебе чего надо, пацан?

— Так, ничего, — спокойно отвечал Благодатский. — Хотел только спросить — кого он тараканом усатым называл, когда я там, за решеткой сидел… — и, не дожидаясь реакции медленно соображавшего мента, — вскакивал со стула, хватал свою книгу и быстрыми шагами направлялся к выходу. Очутившись на свободе — бросался бежать: замечал вдруг, что на улице — успел начаться дождь: радовался ему и осеннему ветру, носившему вокруг оторванные в близкой липовой аллее желтые листья. Летел, не замечая семенивших под разноцветными зонтиками пешеходов и брызгавших лужами машин, — до тех пор, пока не начинал уставать. Спрашивал у проходившего мимо мужика сигарету, закуривал её. Тяжело дышал, глубоко затягивался, шел и думал: «Блядь, охуенно! Как же всё охуенно, блядь!»

После, ночью в общежитии, спал и видел сон: словно бы гуляет он ночью в центре своего родного городка, маленького и тихого. Кругом не было ни души: только гудел проводами резкий ветер, качались рассаженные вокруг площади деревья и светили с ярко-черного неба крупные звезды.

Замечал вдруг у себя в руке — большую канистру с бензином, старую и тяжелую. Думал: «Для чего мне она — если гуляю?» Вскоре находил ответ.

Посреди площади лежала куча тел: серой массой выделялись они на фоне асфальта и звездной ночи. Подходил ближе, рассматривал. Понимал: мертвые менты. Видел в куче — оторванные руки и ноги, видел деформированные головы и части ментовской амуниции: фуражки, резиновые дубинки. Ботинки с высокой шнуровкой, нашивки «МВД». Замечал на некоторых телах — следы начавшегося разложения: копошившихся в развороченных животах едва видимых бледных червей, чувствовал сладковатый запах гнили. Беззвучными тенями шныряли тут и там здоровенные крысы. «Вот зараза!» — думал Благодатский. — Тут ведь люди ходить должны, а — такая мерзость валяется! Как меня еще не вырвало до сих пор… Менты обычно жирные и дряблые, разлагаются скоро и страшно: достаточно только выглянуть солнцу и чуть нагреть воздух. Хорошо, что сейчас — прохладная ночь, никого нет поблизости и всё — можно поправить…»

Ставил канистру, отвинчивал уплотненную куском пропитанной бензином тряпки ребристую крышку. Чувствовал вырвавшийся наружу резкий запах и старался не тратить времени: обходил кругом кучу тел, щедро поливая их казавшейся темной в скупом ночном свете жидкостью. Под конец — решал, что необходимо пролить поверху: взбирался тогда, наступал на лица и гниющие животы, утопал в них кедами. Выливал остатки бензина: журчало, стекая к низу кучи — на асфальт. Спускался, отходил. Доставал из кармана спички, зажигал одну. Бросал. Ярким сине-красным факелом вспыхивали тогда ментовские останки, дрожащим теплым светом освещали площадь. Благодатский видел, как разбегаются в разные стороны испуганные крысы и — переставал различать детали: куча превращалась в сплошное шипящее и тихо потрескивающее пламенное месиво. Радовался: «Не стало больше этой мерзости, никто ничего не найдет здесь утром — лишь пепел, если не сможет унести его полностью — осенний ветер!.. Превосходно, восхитительно!» Закуривал и, от восторга, — принимался слегка подпрыгивать на месте. Смеялся и любовался красиво подрагивавшим в ночи беспокойным огнем.

Когда Благодатский и Неумержицкий приезжали на кладбище — небо над ним оказывалось уже совсем темным, и капал с него на землю легкий едва заметный дождь.

— Блядь, может зря приехали? — говорил Неумержицкий, задирал голову и смотрел вверх.

— Да нет, вряд ли он разойдется, — успокаивал Благодатский, закуривал сигарету. — Так, побрызжет чуть-чуть, и перестанет. Ворота закрыты должны быть, поздно. Идем к забору — перелезать…

Шли к изгибу забора, в углу которого примостили неизвестные готы удобное бревно, при помощи которого легко можно было перемахивать через высокие красные кирпичи и спускаться близстоящим надгробием — на землю. Раскрывали калитку могилы, выбирались на тропинку. Скоро доходили к центральной аллее, а по ней — до Вампирского склепа.

Готы толпились на освещенной несколькими парафиновыми свечами площадке перед склепом. Пили пиво из больших пластиковых бутылей, смеялись, разговаривали. Благодатский и Неумержицкий подходили, здоровались со знакомыми готами, знакомились с незнакомыми. Обращали внимание на одного: высокий, крупный, с хвостом густых волос и толстым кольцом в ухе — громко разговаривал он, много пил и производил впечатление — основного. Тихо советовались между собой по поводу него.

— Что-то я раньше его тут не видел. У него интонации — как у гопника… — отмечал Благодатский.

— Да, кажется он — крутой. Видишь, какой череп серьезный на свитере нарисован?..

Смотрел. Видел: крепко проломленный чем-то череп, от которого летели в разные стороны мелкие осколки и брызгала бардовая кровь. Снизу под ним тянулась не разбираемая надпись витиеватым шрифтом, обозначавшая название какой-то зарубежной группы.

— Да уж, в натуре — серьезно…

В темноте неподалеку становился вдруг видимым красноватый свет огня: постепенно приближался. Освещал готочку, державшую в руке — свечу.

— Джелли! — узнавал её — Благодатский.

Подходила к нему и Неумержицкому, здоровалась: невысокая, чуть заметно пьяная, с вздетыми на голову — большими железными очками. Сразу начинала рассказывать про близящуюся с концом октября — Халлоуин готик-парти:

— Там группа будет крутая немецкая, и еще одна наша, и еще — с Украины какие-то…

— Это что, хохлы тоже готику играют, что ли? — удивлялся Благодатский.

— Еще как играют! — отвечала. — У них там ваще полно готов…

— Я на украинском готическом сайте — стихи Бодлера в переводе на ихний читал! — вставлял Неумержицкий. — Представляете, Бодлер — на хохляцком?!