Говорит космос
Шрифт:
– Ею Томас Брейсуэйт заинтересовался, - почему-то почти шепотом сообщает Басов.
– А я очень в него верю.
Этот человек делается вдруг неприятен Кострову, и он говорит очень холодно:
– Твое дело, конечно, в кого верить. А если моим мнением интересуешься, то я не советовал бы тебе так пренебрежительно относиться к Климову. Он очень способный, я даже употребил бы в данном случае твое любимое определение - "перспективный" ученый. Дублировать его я не намерен. Пусть не только изучает "перспективные" звезды, типа дзеты Люпуса или альфы Кобры, но и работает на семидесятиметровой
– Ну, как знаешь, - недовольно бурчит Басов и уходит, не попрощавшись.
Оставшись один. Костров рассеянно склоняется над спектрометром; И вдруг снова распахивается дверь...
– Я все слышала, - раздается сдавленный от волнения голос Галины.
– Мне бы лучше других следовало знать своего муженька и ничему не удивляться, однако даже я не ожидала от него такого...
Алексей молчит, не зная, что сказать, а Галина продолжает, с трудом сдерживая негодование:
– Постеснялся хотя бы разглашать свои ориентации. И потом, откуда такой энтузиазм, такая вера в обитаемость Галактики? Передо мной он вечно скепсис свой изливает: "Мы одни во Вселенной. Вокруг слепая стихия, вырождение и "белая смерть" космической материи"! Сверхновые звезды у него "самоубийцы", белые карлики - "звезды-банкроты". От такой картины завыть можно, глядя в бездонное небо. И я все ждала, что вотвот заговорит он об этом открыто или хотя бы попросит от должности отстранить. И вдруг такая жажда открытий!
– Ну что вы так его ниспровергаете, - пробует заступиться за Басова Алексей.
– Он человек незаурядный, с большой эрудицией. Особенно памяти его я завидую...
– Ну, знаете ли, - с досадой перебивает Галина, - это не память у него, а запоминающее устройство, как в электронно-счетной... И потом, память и эрудиция - это не одно и то же.
Костров слушает Галину, не скрывая удивления. Значит, у Басовых не случайная размолвка. Она неплохо разбирается в людях. Получше, пожалуй, чем он, Алексей Костров. И он проникается еще большим уважением к этой женщине, хотя вслух произносит укоризненно:
– Вот уж никогда не думал, что вы такая злая...
– А это, знаете ли, не такое уж плохое качество - быть, когда нужно, злой, - хмурится Галина.
– Вам бы оно тоже пригодилось. Но вы все-таки молодец, не поддались на лестное предложение директора. Не взял он вас и новой антенной, хотя я понимаю, что значил бы для вас радиометр с зеркалом в семьдесят метров. И не меняйте, пожалуйста, вашего Фоциса ни на дзету Люпуса, ни на альфу Кобры. Мы непременно выжмем из его "радиограммы" все, что только будет в силах кибернетики.
– И ваших, - улыбается Алексей.
– Да, и моих, более скромных, конечно. Хотя, должна вам честно признаться, ничем не могу вас пока порадовать...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Спустя несколько дней обсерваторию посещают несколько иностранных ученых и сопровождающие их журналисты. Басов, встревоженный их приездом, суетится, наводит порядок, инструктирует научных сотрудников. Заходит он и к Кострову, хотя в последнее время был с ним холоден и разговаривал лишь по служебным вопросам. А теперь приветливо улыбается и спрашивает прежним дружеским тоном:
–
– А нельзя ли, чтобы не заходили? Ну о чем я с ними буду говорить? Чем похвалюсь? Ты же знаешь, какие у меня успехи. Отведи их лучше к Климову.
– Но ведь тебя там, - он почему-то тычет пальцем в небо, - за границей, знают. Ты доктор наук, твои работы переведены на английский. Эти господа о тебе еще в Москве спрашивали. Так что ты подготовься.
– Что же, мне для этого в смокинг облачаться?
– ворчит Костров.
– На смокинге не настаиваю, а вот о чем будешь говорить с ними, подумай. Да учти, что это не представители дружественного демократического государства. К тому же с ними журналисты. Эти могут написать такое, о чем ты даже и не собираешься говорить.
– Так за каким же чертом тогда мне с ними встречаться? злится Костров.
– Если они могут написать такое, о чем я с ними говорить не собираюсь, так у них вообще нет необходимости во встрече со мною.
– Поэтому-то и нужно не молчать, а говорить, - поучает Басов.
– Там, где ты промолчишь, они и напишут за тебя. А говорить нужно, опять-таки помня, с кем имеешь дело, - дипломатично, всего не выкладывая. Избави тебя бог бухнуть им, что у нас ничего пока не получается, чтобы они потом не раструбили на весь мир о нашем бессилии...
– Ну ладно, - резко обрывает его Костров.
– Будем считать, что инструктаж окончен. Сам как-нибудь соображу, о чем с ними разговаривать. Дай только хорошего переводчика.
– Переводить тебе будет Галина. Я уже предупредил ее. А ты ни на минуту не забывай, кто перед тобой... Сам потом пеняй на себя, если...
Надо бы послать его к черту, но у Кострова пропадает всякое желание продолжать разговор с этим человеком. Он лишь вспоминает с невольной усмешкой:
"А ведь верно изрек кто-то: покажись мне, каков ты в начальниках, и я скажу тебе, что ты за человек".
Вопреки опасениям Басова, американцы ведут себя очень деликатно. Даже журналисты вполне корректны. Да и Галина переводит так, что ответы Кострова их вполне удовлетворяют. Алексей хотя и не решается говорить по-английски из-за плохого произношения, но понимает почти все, что спрашивают американцы и что переводит им Галина. Старший из американцев сам, оказывается, ведет исследование космического радиоизлучения, но потерял уже всякую надежду на возможность принять сигнал искусственного происхождения.
– Ну, а как вы?
– спрашивает он.
– Все еще надеетесь?
– Все еще, - не очень охотно отвечает Костров.
– И вас не смущают ни новые гипотезы, ни новые данные о строении Вселенной?
– Нет, не смущают. А какие, собственно, новые данные?
– Красное смещение, например.
– Этим новым данным более двух десятков лет, - усмехается Костров.
– Но теперь они бесспорны. Бесспорна в этой связи и гипотеза расширяющейся Вселенной.
– Вселенной?
– Ну хорошо, допустим, не всей Вселенной, а лишь Метагалактики. Это не меняет существа моей точки зрения на эволюцию органической материи.