Град огненный

Ершова Елена

— Полич назвал нас мусором.

— Плевать на Полича! — сердито рыкает Торий и наливает до краев. — Пей!

Он насильно всучивает мне рюмку, но я не спешу пить. Бесцветная жидкость остро пахнет больницей. Но я вспоминаю не реабилитационный центр, а лабораторию, половину которой занимает кокон, похожий на осевший снежный сугроб. Четвертая попытка создать Зверя увенчалась успехом.

— Значит, Переход — это тоже эксперимент? Вы этого ждали, чтобы уничтожить вирус?

— Что за бред! — сердится Торий и насильно подвигает рюмку к моему рту. — Никто этого

не ждал! Если бы ждали, не было бы войны. Никто не бомбил бы Ульи и не охотился на васпов. Пей!

На этот раз я послушно пью. Водка обжигает горло. Живот тяжелеет. И я сползаю по стене на пол.

— Переход вы осуществили сами, Ян, — сквозь туман доносится мягкий голос Тория. — Это ваш выбор. А мы… мы только действовали по обстоятельствам. Антидот был разработан уже после того, как вас увезли из Дара.

— Тест Селиверстова? — догадываюсь я.

— Возможно. Исследования еще продолжаются. Но пока никто не собирается заключать с васпами договор на крови, человечество в безопасности.

Вытираю вспотевший лоб. Руки все еще дрожат, и я едва не роняю рюмку, пока Виктор наполняет ее снова. Но выпиваю до дна.

— Вот молодец, хороший мальчик, — улыбается Торий. — Теперь ложись спать. Утро вечера мудренее. Обсудим это на трезвую голову.

Киваю.

— Да. Обсудим завтра. Но, Вик…

Поднимаю лицо, и Торий замирает на полушаге, вопросительно приподнимает бровь.

— Проверь ее, — хриплю я. — Папку… Там нет ничего про меня. Нет про четвертый эксперимент.

Торий недоверчиво ухмыляется, качает головой.

— Ты просто не дошел. И хорошо, что не дошел. Иначе одной бутылкой тут не отделаться.

— Я просмотрел все! — на этот раз голос твердеет, и удивленное лицо Тория обретает четкость. — Там явно не хватает отчетов за последние десять или даже двадцать лет. Проверь сам!

Некоторое время Виктор колеблется. Потом срывается с места и исчезает в спальне. До меня доносится шорох бумаг и неразборчивое бормотание. А я напрягаю опаленное водкой горло и кричу:

— Кое-кто брал ее до меня! Помнишь? Так может, этот кое-кто украл твои наработки? А заодно все, что касается четвертого эксперимента?

Я ухмыляюсь, вглядываясь в полумрак, и представляю в этот момент лицо Тория. Знаю: он вспомнит. Тогда я покажу ему списки Шестого отдела. И фрагменты мозаики, наконец, начнут складываться в узор.

25 апреля (суббота)

Торий остается до половины седьмого.

Мы говорим о пустяках, а все больше молчим. Бутылка пуста на треть: никто из нас не хочет похмелья. Я докуриваю пачку, наблюдая, как подергивается бельмом и слепнет оранжевый глаз фонаря.

— Тебе пора.

Торий щурится недоверчиво и сонно.

— Уверен?

— Угу. Подбросишь до центра?

Он все еще колеблется. Наверное, размышляет, можно ли оставить меня без присмотра. Заверяю его:

— Все в порядке, Вик. Я просто прогуляюсь.

— Надо переварить информацию?

— Вроде того.

Он верит. Но даже если бы не верил, я все равно

не сказал бы ему, что собираюсь посетить галерею, где работает Хлоя Миллер.

Уже знакомая мне секретарша сообщает, что госпожи Миллер пока нет и спрашивает, может ли она быть чем-то полезна?

— Уверен — да, — пробую приветливо улыбнуться. И как всегда попытка оказывается безуспешной. Девушка вздрагивает. Тогда я выскребаю из кармана двенадцать крон мелочью и заканчиваю: — Устроите мне экскурсию?

Вообще, занятия искусством были и в реабилитационном центре. Нам рассказывали о живописи и литературе, театре и кино. Но сейчас я не ставлю цели заполнить пробелы в знаниях. Я изучаю противника.

Утром галерея пуста. Банкетный зал закрыт под ключ. Мелодичный и хорошо поставленный голос моей спутницы эхом разносится по выставочным залам. Она повторяет заученные фразы о романтизме и им-прес-сио-низме. А я размышляю: чем это является для внучки Полича? Только работой или этапом Дарского эксперимента? Возможно, она также изучает противника, оттого и собирает творческие потуги подопытных. И если искусство — это публичное обнажение души, то сколько успел продемонстрировать я сам?

Выставка, посвященная васпам, находится в самом конце. Здесь я благодарю девушку за экскурсию и задерживаюсь до момента, пока не различаю знакомый цветочный аромат.

— Интересно, что может рассказать обо мне мой 'Висельник'? — произношу достаточно громко, чтобы услышал посторонний, и выхожу в коридор.

Хлоя Миллер останавливается, удивленно приподнимает брови, но быстро берет себя в руки.

— Например, что вам нравится красный цвет, — отвечает она и улыбается. — Рада встрече!

Осторожно пожимаю протянутую ладонь. Ее рука хрупкая, ухоженная и прохладная после улицы.

'Русалка', — повторяю про себя, ощущая зарождающуюся в животе волну возбуждения.

— Вы пришли поговорить о вашем друге? — участливо спрашивает Хлоя.

— И да, и нет, — уклончиво отвечаю я. — На самом деле хотел ближе познакомиться с вашей галереей.

— Интересуетесь искусством? — в ее глазах загорается лукавый огонек. — Похвально!

— Мне не помешает немного теории, — и, подумав, добавляю: — На передаче вы говорили, что позывы к творчеству определяют личность. Если бы я не игнорировал такой очевидный факт, то не совершил бы столько ошибок. И если бы принимал увлечения Расса всерьез… — тут я позволяю своему голосу дрогнуть, — если бы принимал и остался в тот вечер рядом… возможно, я смог бы предотвратить это кошмарное недоразумение.

Лукавство в ее взгляде сменяется сочувствием.

— О, я знала, что вы вините себя! Не нужно! — Хлоя легко касается моей руки, а я привычно деревенею. От цветочного аромата кружится голова. Нервно оглядываюсь по сторонам, опасаясь увидеть серповидные плавники моих вездесущих демонов. Но тени спокойны. И голос Хлои тоже спокоен и мягок.

— Все в порядке, — произносит она. — В том, что случилось с Рассом, не виноваты ни я, ни вы. Если хотите, можем продолжить беседу в моем кабинете за чашкой кофе. Согласны?