Град огненный
Шрифт:
— Лучше какао, — отвечаю на полном серьезе, а Хлоя смеется и говорит покладисто:
— Хорошо. Значит, какао.
Интерьер ее кабинета выдержан в светлых пастельных тонах. Здесь уютно и пахнет ландышами. Окна выходят на дворик с фонтаном. За ним разбегаются вдаль садовые аллеи.
— Настоящая… пас-тораль, — вворачиваю услышанное во время экскурсии слово.
Хлоя всплескивает руками.
— Да вы знаток! Я бы так разбиралась в военном деле, как вы — в живописи!
— А разве
Если шпилька чем-то и задевает Хлою, вида она не показывает.
— Увлечениями я пошла совершенно не в деда, — спокойно отвечает она, выставляя на столик чашки и вазу с конфетами. — Скорее, в маму. Она была искусствовед.
— А теперь тоже занимается благотворительностью? — ухмыляюсь и закидываю в рот карамель. — Это у вас семейное?
Улыбка исчезает с лица девушки, словно ее стирают невидимой губкой, а сама она застывает на месте, заводит за ухо выбившуюся из косы прядь и произносит тихо:
— Она умерла десять лет назад.
Будь на моем месте Торий, он подавился бы конфетой и тут же рассыпался в извинениях. Но я — не Виктор. И всю неловкость момента осознаю много позже, когда обновляю записи. А тогда хрустко разгрызаю карамель, сцепляю пальцы на животе и произношу что-то вроде:
— Выходит, я здесь не единственный сирота.
— Не единственный, — соглашается Хлоя, и когда поворачивается ко мне, ее лицо снова безоблачно и спокойно. — Так сколько вам ложек сахара?
— Положу сам, — я принимаю из ее рук сахарницу и щедро сдабриваю какао. Глядя на это, Хлоя снова расплывается в улыбке.
— Иногда вы ведете себя, как дети, — говорит она. — Наверное, именно поэтому я и затеяла проект с поиском родственников. Я знаю, каково это — воспитываться кем-то другим.
Спрашиваю:
— А кто воспитывал вас?
— Няня, — Хлоя вздыхает. — Дедушка всегда был занятым человеком. И он всегда хотел сначала сына, потом внука. Говорил, кто-то должен продолжить его работу. Но у него родилась только моя мама. А у мамы родилась я. А потом она погибла… — Хлоя делает большой глоток из чашки и ойкает, прижимает к губам пальцы. — Горячий! Вы пейте осторожнее, ладно?
Она дует на кофе, вытягивая губы, будто для поцелуя. Поспешно опускаю взгляд. Близость русалки будоражит, но я не должен быть рабом собственных инстинктов. Тогда я спрашиваю первое, что приходит в голову.
— Как она умерла?
И жду, когда со щек Хлои снова отхлынет румянец. Она действительно бледнеет, но на этот раз отвечает спокойно и без запинки:
— Автокатастрофа. Водитель фуры заснул за рулем и вылетел на встречку. Снес несколько машин. Погибло трое, включая моих родителей.
— Значит, и отец?
Хлоя кивает, отпивает кофе и смотрит мимо меня, в самый дальний и темный
— Жаль.
— Да. Папа был достойным человеком. Правда, наполовину эгерцем, — она снова приглаживает пряди, усмехается немного нервно. — Дедушка всегда был против этого брака. И против фамилии Миллер. Когда установил опеку, даже хотел сменить фамилию на свою, но я отказалась. Наверное, глупо?
Я ничего не отвечаю ей. Зато вспоминаю, как просил Виктора позволить взять фамилию Вереск. Даже зная, что Лиза не моя сестра. Такое нелогичное и глупое человеческое желание — помнить о своих корнях.
— Может, оно и к лучшему, — помолчав, подытоживает Хлоя. — Дедушке не придется стыдиться за фамилию Полич, — и, поймав мой вопросительный взгляд, поясняет: — Я ведь не выбрала стезю ни биолога, ни генетика.
— А я считал, вы росли в лаборатории, — усмехаюсь и добавляю: — По другую сторону решетки от меня.
По моим прикидкам, это должно возмутить Хлою, но она только укоризненно качает головой.
— Ай-ай, господин Вереск! К чему эти провокации? Сейчас мы на одной стороне.
— Разве ваш дедушка не работает на Морташа?
— Вовсе нет. Он работает на себя.
— Но с теми, кто хорошо платит.
Хлоя поджимает губы.
— Не скрою, его разработки требуют больших вложений. Но дедушка из тех фанатиков, кто работает сначала ради идеи, а уж потом ради денег. Так что плохого, если его оценивают по достоинству? Если он пытается сделать мир лучше?
— Ценой жизни других?
— Как раз в этом вопросе мы с ним и разошлись, — Хлоя со стуком опускает на стол чашку. — Да, если хотите знать, я следила за работой дедушки. Но во многое меня просто не посвящали. И со многим я уже тогда была не согласна. Но подумайте сами, кто примет всерьез пятнадцатилетнюю девчонку?
Вспоминаю, что в пятнадцать я уже считался преемником Харта, и недоверчиво ухмыляюсь. Сколько бы лет ни было Хлое в расцвет Дарского эксперимента, ее посчитали достаточно взрослой, чтобы включить в списки Шестого отдела. А вслух подытоживаю:
— Значит, хотите, чтобы вас принимали всерьез?
— А вы? — Хлоя щурится с вызовом, отчего начинает шевелиться и вскипать моя внутренняя тьма. — Разве вы не хотите? Разве не для того вы боролись и проделали такой долгий путь, чтобы люди перестали звать вас насекомыми и паразитами? Чтобы видели в вас равных? Чтобы, наконец, приняли вас всерьез?
Мне не нравится ее тон. Мне не нравятся ее слова. Но еще больше не нравится, что все сказанное — правда.
— Да… Мы хотим, — цежу сквозь зубы.